Модели науки переделываются заново, вытесняя одна другую. Модели искусства, если они верны для своего времени, остаются верными и для следующих поколений. Гениальное открытие Резерфорда, созданная им модель атома, представляет сегодня только исторический интерес. Но скульптуры Фидия дали место рядом с собой скульптурам Родена и Антокольского, ни на йоту не потеряв своего значения мировых шедевров.
Но, конечно, не только в этом различие между теми моделями, что применяют искусство и наука. Впрочем, сначала о сходстве, сходстве в решающем. И там и тут модели — средство познания мира, отображение, имитация действительности, заместители ее. И там и тут непременная черта модели — упрощение, абстрагирование от второстепенных деталей. Только в искусстве, повторяю, об этом говорят, как о создании типических и обобщающих образов и типичных ситуаций.
Но искусство «счастливей» науки. Научная модель явления создается тогда, когда удается осознать особенности структуры этого явления, расчленить его на составные элементы и что-то новое узнать о характере этих элементов. А писатель или художник решает ту же проблему иначе. Он не обязательно должен их «разделять, чтобы властвовать».
Вот как описывает работу художника Ярослав Смеляков:
Искусство моделирует действительность, как будто и не расчленяя ее на составные части, повторяет ее в целом. Это, между прочим, отмечал великий физиолог Иван Петрович Павлов: «Жизнь отчетливо указывает на две категории людей: художников и мыслителей. Между ними резкая разница. Одни художники во всех их родах: писатели, музыканты, живописцы и т. д., захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность, без всякого дробления, без всякого разъединения. Другие, мыслители, именно дробят ее и тем как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный скелет, и затем только постепенно как бы снова собирают ее части…»
Я уже вспоминал о том, как Гофман возмущался Левенгуком, разглядывавшим природу в микроскоп, — это было, по существу, борьбой представителя искусства за универсальность и монополию его метода познания действительности. Атака на искусство, утверждения о бесполезности его, высказанные «физиками» в пылу спора в знаменитой дискуссии с «лириками» — своего рода реванш, данный тому же Гофману, попытка отдать монополию на познание науке. Надо ли в тысячный раз повторять, что необходимы и наука и искусство?
Что является материалом для модели в искусстве, зависит от рода искусства. Для танца, например, это человеческое тело. На примере танца легко проследить, что искусство, с одной стороны, берет жизнь себе за образец, с другой стороны, намеренно от этого образца уклоняется. Матросское «Яблочко», знакомое с детства «Уж мы просо сеяли, сеяли». Здесь танцор подражает движениям человека в процессе труда. Что это подражание неполное, вряд ли нужно тут доказывать. Музыка, четкий ритм и плавность жестов, условность их — все подчеркивает, что перед нами лишь модель труда.
А для писателя материал — слова. Те же самые слова, которыми и неписатели пользуются для передачи друг другу информации. Прежде всего в литературе, говорит семиотика, надо как-то показать, что цель произведения — художественное воспроизведение действительности, а не простое описание ее. Увы, подставить для этого под заголовком «Повесть» недостаточно.
Еще в глубокой древности был найден один из применяющихся по сей день способов сразу показать именно художественность произведения — поэтическая форма. Песенный речитатив мифов и былин, гекзаметр, рифмованные стихи. Уже сам ритм их, как ритм танца, подсказывает: перед вами искусство.
Ю. Лотман подчеркивает, что благодаря этому поэзия в определенном смысле слова много проще прозы. Удивляться не надо. Обратите внимание, с какой удивительной последовательностью многие большие поэты с каждым годом жизни увеличивали долю прозы за счет поэзии. Это относится хотя бы к Пушкину. Многие поэты, ставшие и не ставшие еще и прозаиками, отмечали, что «стихами писать легче». Парадокс? Но ведь эта точка зрения поэтов нашла подтверждение у ученых-семиотиков! Впрочем, «легче» здесь не надо понимать буквально. Для настоящего поэта «легкость» тут весьма обманчива. И писатели и ученые просто подчеркивают, как трудно писать прозой. Так что старое сравнение поэтов с людьми, пытающимися «прытко бежать в оковах», можно считать опровергнутым. Оковы-то, выходит, тянут вперед.