Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
По осени
Сергей Гусев-Оренбургский
По осени
Туманным осенним утром Макарьевский дьякон на пегой лошаденке своей въехал в раскольничье село и остановился у крыльца двухэтажного темного дома. Он долго стучал маленьким кулачком в тяжелую дверь из старинного леса и попрыгивал на крыльце, как озябшая тощая птица. Наконец, в сенях послышались шаркающие шаги и высокий седой старик отворил дверь.
-- Чего надобно? -- сурово спросил он, недружелюбно смотря на дьякона.
Миколай Микитичу здравия жела-а-ю... во имя Госпо-о-дне! -- тонким голоском нараспев приветствовал его дьякон.
-- Ну, ладно. А дальше что?
-- Сейчас батюшка грядет следом... духовные росписи составлять. А пока что, не угостите ли чайком, Микита Микитич? Дорога-то дальня, а на дворе-то холодок...
Старик молча, неохотно, отступил и дал ему дорогу. Дьякон прошел в темную, опрятно убранную комнату. Мужик в черной рубахе и молодая женщина встретили дьякона холодным, недоумевающим взглядом. Дьякон не обратил на это внимания, как на вещь привычную. Он покрестился на черные лики икон, в обилии заполнявших передний угол, и поклонился в пояс присутствующим.
-- Здравия желаю во имя Господне!
Те промолчали.
-- Вот, -- сказал наставительно дьякон, показывая на иконы, -- вашей-то старинкой мы не пренебрегаем, а вы нашим брезгуете. От сего и происходит в церкви распря: пастырь един, а стадо разное... овечки- то вкупе, а козлищи врозь.
И так как люди опять промолчали, дьякон сел на лавку и вздохнул. Люди словно застыли в своих молчаливых позах. Дьякон чувствовал, что из самых стен избы как бы исходит на него враждебный холод. Ему стало скучно и тоскливо, но он терпеливо ждал. Спустя немного, пришел старик и поставил на стол перед дьяконом поднос со стаканом чая.
-- А хлебца... не найдется? О большем не смею вопрошать...
Старик молча ушел и вернулся с хлебом.
Дьякон жадно принялся за чай, а старик стоял и угрюмо смотрел на него. Видимо, какая-то тайная беспокойная мысль угнетала его.
Наконец, он тихо спросил:
-- Обезденежили?
И холодно усмехнулся.
Тот же холодный смешок прошел и между остальными присутствующими.
-- Воистину! -- жевал дьякон хлеб, -- трудные времена, Микитич... Господь неурожай послал.
-- У вас-то, -- сказал старик, -- всегда -- урожай!
Дьякон засмеялся.
-- Уж это как приведется, Микитич... вот разве вы раздобритесь?
-- Да, ведь, мы, -- сказал старик.
И опять холодно усмехнулся.
-- Не вашей веры?
-- Хлебец, -- убежденно сказал дьякон, -- у всех одной веры... У меня кстати и подвода у ворот. А денежки... дело кесарево, для всех едино!
Старик переглянулся с мужиками и понурился. Опять молчание водворилось в избе. Еще дьякон некоторое время смеялся над своими веселыми словами, но и он перестал, снова подавленный враждебностью молчаливых людей.
За окном пошел дождь.
С соседнего болота временами наплывал туман и тогда казалось, что по улице идут привиденья.
-- Подумать только, -- тихо сказал старик, все нахмурившись, -- живем мы на свете, как военнопленные... кажный год с нас контребуцию берут. А за што? Неведомо.
Дьякон хотел было промолчать на это, но не выдержал.
-- Мы молимся за вас! -- сказал он.
-- Да, ведь, мы вас не просим.
-- И язычники не просят, а мы молимся, дабы Господь обратил их на путь правый.
-- Дорого это нам обходится.
Дьякон засмеялся.
-- А дешево-то, друг, гнило!
В это время прозвенели колокольчики за окном и у крыльца остановилась гнедая батюшкина пара. В комнату вошел тучный черный священник. Не крестясь на иконы и не здороваясь, он строго сказал:
-- Извести, Двоеданов, народ, что мы сейчас пойдем по дворам росписи составлять.
-- Прежде как будто не ходили, отец, -- тихо сказал старик.
-- Ра-зве? -- сделал батюшка вид, что удивился.
Старик хмуро усмехнулся.
-- Сами знаете.
-- Знаю-то, я знаю, -- нахмурился батюшка, -- а только намерен я теперь этому конец положить. Говорят, вы после нашего посещения избы моете? Ах, вы...
Батюшка вскричал с гневом:
-- Язычники!
Старик молчал.
Молчали и остальные в хмурой неподвижности.
-- Собирайтесь, о. дьякон, пойдем по дворам.
Но дьякон не двинулся с места, как бы не придавая словам батюшки серьезного значения. Он только терпеливо вздохнул. Вздохнул и старик и спросил угрюмо:
-- Сколько?
Батюшка сделал было вид, что не понял, но сейчас же передумал и сказал решительно:
-- Пришлите Катерину Ивановну.
Старик помолчал.
Брови его насупились и дергались.