-- Получил свое... и уезжай!
Двоеданов обеспокоился.
-- Помолчите, старики, -- сказал он, -- не надо неприятностев. А ты, отец, -- обратился он к священнику, -- уезжай. К нам из города миссионеры приезжали... и те уезжали.
Батюшка нахмурился.
И сел.
-- А я не уеду. Не сойду с этого места, пока не выслушаете.
Старики переглянулись и смолкли.
Шум затих.
Десятки холодных глаз враждебно смотрели на духовных, и дьякон отвернулся к окну, смущаясь, но батюшка оставался спокоен.
-- Я пастырь! -- говорил он уже строго, -- вы к моему приходу приписаны. И не могу я вас оставить без напутствия при сем удобном случае. Не за деньгами же я сюда приехал только... О духовной пользе вашей я пекусь, непрестанно думаю о вас, заблудшие дети церкви, ибо в сем долг мой перед Богом и государством. Под единым Богом живем мы и под единым орлом. Зачем же рознь сия извечная, овец христовых разделяющая? Ведь кто-нибудь неправ же, кто-нибудь заблуждается же... или вы, или мы. И, стало быть, кому-нибудь из нас гореть придется в огне неугасающем, идеже червь точит и не устает... А посему приглашаю вас в день воскресный приехать к нам в Макарьевну, дабы обсудить сие на диспуте всенародном!
Едва сказал он это, как снова бурный, злой шум поднялся среди стариков.
-- Не надо, не хотим! -- кричали они, -- доколе не оставят нас в покое... доколе теснить будут!
-- Или слова истины боитесь? -- насмешливо сказал батюшка.
Пергаментный старик выступил вперед,
-- Нет, -- сказал он сурово, -- слова истины мы не боимся, ибо оно дороже алмазов самоцветных. Но боимся мы слов табашных из табашных уст!
Батюшка поднялся над столом.
-- А хочешь, -- крикнул он с гневом, -- протокол я составлю за слова такие?!
Старик положил на труд и бороду пергаментную руку.
-- Пострадать, -- глухо вскричал он, -- всегда готов!
Шум вырос за ним в бурю криков.
-- И мы готовы! Мы все готовы!
В воздух поднимались руки как бы в клятве, старики надвигались к столу.
Но тут вступился Двоеданов.
-- Мироныч, не надо ссоры... успокойтесь, старики, -- сказал он примирительно, -- а ты, святой отец, не гневайся. Не хотим мы на твой диспут ехать. А почему, ты и сам хорошо знаешь.
-- Боитесь? -- вызывающе усмехнулся батюшка.
-- Нет, не то... а только у нас старики эти ваши диспуты зовут капканами. А кому же охота в капкан-то лезть? Вспомни-ка сам, что последний раз было... по зиме прошлой? Священных слов было меньше сказано, чем бранных. Вот его, отца нашего... начетчика, -- указал он на Мироныча, -- христопродавцем обозвали! А когда уходили мы, сам церковный староста вслед с крыльца три слова крикнул... три слова... а слова-то знаешь какие?!
Толпа зашумела.
-- Самые табашные! У нас на селе уж не услышишь таких.
-- Какие? -- спросил батюшка.
Но почему-то потупился.
-- Матерные! -- тихо пояснил Двоеданов, -- и на это никониане твои не возмутились, а улюлюкать начали вслед. Уж от таких диспутов избавь, отец.
Наступила тишина.
Только слышно было, как дождь шумел за окном.
Двоеданов добавил совсем тихо.
-- Есть тебе польза от нас... и оставь нас. А за злые слова прости...
Батюшка опустил руку в карман, вздохнул и примирительно махнул другой рукою,
-- Прощаю... что уж.
Старики разошлись.
Духовные собрались и уехали, усевшись на свои тяжело нагруженные подводы. После их отъезда старик Двоеданов молча собрал с подноса стаканы, блюдечки, вышел во двор и со звоном разбил их о камни. Потом, вернувшись в комнату, приказал снохе:
-- Мойте избу!
----------------------------------------------------
Первая публикация: журнал "Пробуждение" No 15, 1913 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.