Стражник делает пару шагов вперед и наклоняется к часто моргающему тюремщику. Что-то шепчет ему.
— Инэн, — раздается осторожное из-за решетки.
— Думала сбежать от меня, Мастер Са-ц?
— Что ты? — охает она громче и живее.
Иногда приятно, когда на шутку реагируют серьезно. Я приближаюсь и останавливаюсь перед прутьями. За ними темно.
— Бросила меня на берегу. Без сознания, без помощи.
Ее лицо приблизилось, мелькнуло на краю света маленькой свечи. Вроде бледнее обычного. Наверное, это у нее от собственного страха, а не от местной полутьмы.
Протягиваю руку и сжимаю один из прутьев. Чуть покачать, проверяя — нет, крепко вкопано в земляной пол и прочно вбито в деревянный потолок. Эти прутья служат еще и подпорками, если выбить, завалит… Слабых мест у этой решетки нет, иначе я бы их нашла. А Сатс бы вышибла.
— …и не балуй их тут, — звучит голос стражника.
Я оборачиваюсь.
Узкоплечий стражник взял со стола пузатый котелок и вываливает из него густое белое варево в глиняную миску.
— Да ты сдурел, что ли? — возмущается сторож и слабо пытается его остановить. — С какой стати мне зарешетников голодом морить?
— А с такой!
— Что случилось-то?
— То случилось! — орет ему в лицо стражник, забирает себе полную миску еды и уходит по лестнице наверх.
Мы все дожидаемся, пока стук его торопливых шагов стихнет.
— Что это с ним? — пожимает плечами сторож.
— Запасы делает, — отвечаю и киваю на решетку. — Открывай.
Хорошо бы сейчас подхватить Сатс и рвануть наверх.
И едва только у меня дергается идея дождаться, когда хилый сторож закончит возиться с заевшим засовом, а потом отбросить его куда-нибудь в нишу, как сверху раздаются крики — и к нам кубарем скатывается стражник. Тот самый, который ограбил сторожа на небольшой запас прежней еды. Миски у него в руках уже нет, лишь большой палец измазан белым. На лице темнеет длинная царапина и застыло выражение детской обиды.
Он упирается в пол руками и неуклюже встает. Руки у него явно болят, сильно досталось левой. Ругается он на всех так откровенно и с чувством, как ругаются на воздух, что нет ветра; в обоих случаях известно, что ругающегося не услышат.
Издалека доносятся неясные звуки. Мне хватает немного протянуться и понять, что там опять бьют по стенам снаружи. И кричат, кричат…
— Я тут пока посижу, — кряхтит стражник и примастивается на низенькую скамеечку, где раньше сидел сторож.
— Что ж так? — спрашивает тот.
Он наконец одолел засов, и я могу пройти к Сатс. Именно так и поступлю, нечего нам пока наверху делать. Я действовала бы смелее, но моя осторожность — следствие знаний, где-то своих, где-то выученных. А знания мои говорят: если можешь промолчать на злость одного, промолчи, если можешь не приближаться к злости толпы, не приближайся. Сейчас у них кто-нибудь кого-нибудь переорет, а мы потом отсюда выберемся и спокойно уйдем.
Стражник потирает левую руку, размазывает по лицу немного крови из царапины. Я тем временем боком захожу за решетку и делаю Сатс короткий жест «Подожди».
— Да там… — бубнит стражник. — Из-за этих… Расшумелись. Хотели старики народ угомонить, но не выходит. Оно и понятно. Как языками подвигать, так они сладко поют, всеми глотками, еще и наперебой. А тут надо жестко. Беда, а никто на слово не решится. А что? Пошли звать. Просить будут, виниться.
— Что стряслось-то, чтобы аж звать?
Стражник отмахивается:
— Э-эх, ты ж и не знаешь ничего. Сидишь тут, спокойно тебе. А мне сегодня…
Это нытье, понимаю, можно слушать долго. А сторож наш заволновался, пальцы его дрожат.
— Ты мне прямо скажи, Тэви, что там наверху у вас случилось? Я сижу тут, но сестра-то моя…
— А сестра твоя теперь, как и сестры всех остальных, как и матери, как и жены… Все как есть одинаково.
Я не выдерживаю этого ниочемного потока и обращаюсь к сторожу:
— Вашей кормилицы больше нет в том виде, в каком вы привыкли ее видеть.
— А молоко?! — он дергается ко мне, и я вижу, как дрожат его близорукие глаза.
— То, что вы называете молоком, на самом деле яд. Река от него тоже постепенно очищается.
Вдруг этот хлипкий человечек взвизгивает пронзительно и ударяет узкой ладонью по одному из прутьев решетки, близко-близко от моего лица. Сатс за моей спиной приглушенно пищит.
— Ах ты ж! — выплевывает он мне. — Убили! Убили!
И в один прыжок оказывается на лестнице. Наш стражник с воплем «Да жива! Не убили!» бросается вслед за ним.