— Я понимаю свое положение. Почтенные не доверяют нам, забываясь и теряя мужество перед лицом беды. Люди жаждут наказать нас, немедленно, хотя знают, что они не вправе нас тронуть. Но если сейчас все поддадутся своему нетерпению, то придут еще Ходящие. Придут, готовые к расправе. Что вы им ответите, когда с вас спросят про нашу пару?
— Ты испортила нам жизнь, а теперь угрожаешь? — спрашивает вождь. Он невозмутим, как шпиль на Первом — и того, и другого можно уговаривать дать пройти с одинаковым результатом.
— Да, мы тоже виноваты… — оправдываюсь я, что добавляет растерянности и тут же нового раздражения, нового желания доказать: — Но ведь мы пришли на зов! Пришли потому, что жизнь до этого испортили вы! За время правления ваших почтенных вы свалились с этой кормилицей в деградацию и вымирание. Именно из-за их ленивых решений…
— Почему только из-за их? Я тоже соблюдаю интересы своего народа. Тоже стремился бы к сытости своих людей не меньше, чем они. У почтенных были причины устроить нашу кормилицу в заводи, построить сушку. Разве у меня были причины уничтожать ее или разбивать их решения?
— Сейчас ты знаешь и понимаешь больше своих почтенных. Ты рассудителен больше, чем они. И тогда ты сумел бы усомниться в том, что выглядело слишком очевидным. Для тебя благополучие было бы не таким простым.
Его рисунки чуть меняются, между черно-белыми линиями появляется немой вопрос: «Это еще почему?»
Поясняю негромко:
— Именно ты, а не они, заподозрил, что с ней что-то не так, что время идет, но словно не для нее. Ты сам даешь повод думать о тебе, как об умном и сильном... А мне от этих мыслей становится спокойней и уверенней.
— Если дело только в твоих мыслях, то ты обманываешь себя. Спокойствие и уверенность следует искать в себе, а не в том, что приписываешь другим!
Его слова с такой силой отдаются во мне, что сердце задрожало.
Искаженным эхом прошлого звучит в голове тихий голос моей Старшей: «Ты из тех, для кого их сила не в них самих, а в единстве с другими». Хорошо, что всего лишь эхо, а не она сама сейчас здесь. Очень бы мне не хотелось оказаться в обществе этого вождя и Алы одновременно. Если каждый из них так меня затыкает, то вместе они бы меня наизнанку вывернули.
Их речи тянут меня в разные стороны, рассудок мой потрескивает.
Что-то такое… Что-то, с некоторых пор оставшееся занозой.
Да-а… заноза…
Сейчас кажется, что она тогда врала, говоря со мной обо мне. Ей надо было заставить меня взять новенькую. А этот сейчас не врет, он видит правду и откровенен — и ему я верю.
«Тебе следует искать…»
Нет, не следует. Уже засияла надежда — нашла! нашла! его, рожденного среди слабых!
Теперь бы добраться до Первого и сказать — бросайте все...
Точно! Да! Так я их сюда и приведу! Они захотят забрать к себе того, кого давно искали. Значит, для гарантий и для цепочки отправится сотня наших, не меньше. Может, даже кто из Старших… Ох, Фич! Не в основание, но в будущее смотрел старейший, когда хихикал про вон этих и сотню других.
Рвануть к углу сейчас? Прямо из башни?
— Надо набраться терпения, в нетерпении прячется слабость, — шепчу я, прикрывая глаза.
«И довериться», — эхом вторит мне низкий шелест.
Что это? Вождь произнес или мне показалось?
— Я прикажу отвести тебя к твоей помощнице. Темница сейчас для вас безопасней, а для моих людей так спокойней.
— А сам будешь решать?
Молчит. Молчит — упрямый, твердый, высокий. Молчит — гора на равнинном осколке!
— Пожалуйста, решай быстрее, — прошу я негромко. — Не только у вас беда с едой. Вы хоть остатки находите, а я к вашему яду только прикоснусь — сознание теряю. Другую еду добыть вы мне мешаете.
Его рисунки стали больше — это брови поднялись.
— Ты серьезно целый поворот думал, что ваша беда никак меня не касается?
— Я был уверен, что ты хочешь бросить нас в беде больше, чем хочешь нам помочь, — говорит он, и я впервые слышу в его голосе вину.
— Ходящие, которые сохранились в вашей памяти, поступили когда-то подобным образом? — вспыхиваю я обидой, не разбираясь, за себя ли, за своих ли. — Из-за их прошлой подлости вы теперь так нахально со мной торгуетесь?
Он не успевает ответить. Распахиваются двери — и вождь освобождает меня от своего тяжелого недоумения.
На пороге стоит стражник с залатанным щитом и сбивчивыми новостями, что он совсем обнаглел, и пять семей причальных пошли к нему разбираться, а женщин почти всех развели по домам, еще с того берега приползли, но на мост не лезут, на них покричали для острастки, но уже темно, не видно, может, уползли…