Трудно двигаться и дышать. За глоток воды я согласилась бы вытерпеть еще десяток разговоров с местными. Далеко ли до реки?
А можно ли мне к реке? Ведь заметят!
Меня вывело к углу каменного дома, двор за моей спиной пуст и тих. Я тянусь и прислушиваюсь по кругу. Площадь улавливается справа и сзади.
Выбрать направление к краю несложно, но мне сейчас приходится в три раза дольше и глубже дышать, в пять раз цепче слушать. Получается плохо. Мешает слабость и требовательное желание усесться возле этого забора, признать, что я устала и никуда больше не пойду, тем более одна. Далеко не уйду. Никуда не уйду.
Нет! Я сама разберусь, как я уйду!
Они думали, я слабая? Они в изоляцию меня хотели?!
Зря хотели!
Ближайший выход — за каналом. Но туда нельзя. Откроется, зальется, провиснет — одна дорогу не удержу.
Значит, правее.
Встаю. Кажется, будто дрожит земля, но, скорее всего, это у меня трясутся ноги.
До угла с переходом далеко, но когда взойдет над этим осколком Большая, меня здесь уже не будет.
Между тесными домами я двигаюсь осторожно, хотя хочется рвануть, побежать. Дальше, минуя темные маленькие хижины окраины, иду быстрее. Когда из-за последнего забора мне вслед шелестит низенький куст, уже мчусь бегом прочь.
Над заводью могут попасться на пути те, кто дежурит на берегу... Никого?
А тут, за плоскими холмами, где раньше телеги грузили, оправляя на сушку... Здесь тоже как вымерли?
Или кто-нибудь встретится на равнине, где поперек моего пути выкопана цепочка больших глубоких ям, в одну едва не сверзилась? Пусто. Накопали и бросили!..
За равниной с ямами тянется небольшой лесок, а в нем — угол. Когда-то я задерживалась перед уходом с осколка. Сейчас тороплюсь, как только могу.
Сбоку небо уже наливается холодным желтым. Большая приближается, но почти весь осколок остался позади, и мне уже нестрашно, я уже не боюсь. Я собрана, спокойна и решаю, куда мне идти — на Первый или на ферму. Вождю дала понять, Сатс внушила, будто знаю. А сама не знаю ведь совершенно.
Но куда бы я ни направилась, я-то дойду, доберусь, узнаю все, вернусь — а вы только попробуйте мне тут не продержаться!
Надо мной проплывает темно-золотая пирамида 249-го. Верхушкой она указывает на меня. Смеется, издевается: «Смотрите, смотрите! Вот снова без своего Мастера идет бестолковая Инэн!».
Шаг ответный
Когда я вывалилась на Первый, мне было так плохо, что казалось, будто сотня искаженных крыс напала на меня и уже съела. Ни тела, ни рассудка. Ни сил, ни мыслей.
Сейчас я проснулась и лежу в винограднике — в мной жадно объеденном винограднике, — и мне уже так хорошо, что хватает на удивление: как такая маленькая я слопала так много? На собственную двадцатую часть стала тяжелее от этих ягод. Сочных, питательных. Вкуснейших на свете ягод! С косточками, с веточками, даже с листиками, которые я не сразу заметила и стала, кашляя, выплевывать.
Как я вообще добралась до этого виноградника?
Помню арку, непонятную. Едва до нее дотянула, ожидая, что дальше выбросит на Первый, как вдруг застряла на пороге. Будто не пускало меня, будто преграду кто поставил. Но слабоватую преграду — не ожидал этот кто-то, что в нее стукнется кто-то другой, отчаявшийся и злой, вроде меня.
Помню, что сжалась, что ударила, что поддалось — и хрустнуло, лопнуло, вышвырнуло из перехода.
Помню темноту, обступившую. Решила, что встречают. Сейчас вижу — это были кусты.
Помню, рухнула, успокоившись. Хоть умру среди своих, не сгорю в ветрах, как мама…
Ползла куда-то, попалось под руку мелкое, упругое, сразу потекшее ароматным соком по пальцам, по ладони, пропитавшее рукав измученной куртки. И я забыла обо всем, кроме голода.
Потом уснула, перепачкавшаяся в соке, в слезах, в земле, но дошедшая и наконец-то сытая.
И вот лежу.
Малая уже высоко, заглядывает краем за ряд виноградника и с любопытством смотрит на меня. Нерадостное ей открывается зрелище: в зеленом тупике среди оборванных стеблей и мятых листьев Основатель в лохмотьях развалилась по-хозяйски и, прищурившись, в ответ смотрит на звезду. Но щурюсь я не потому, что присматриваюсь. Просто ярко.
Интересно, а когда разлетелся наш мир, почему звезда осталась целой? Что разрушило нас, но не тронуло ее? Что ее оставило в покое? Почему оно за ее счет дало нам еще один…