В пальцах покалывает болезненно, но терпимо. Потом начинает гореть и ужасно чесаться. Кажется, будто я опустила руки в ведро с очень голодными зубастыми рыбами. Это мне отращивают ногти. Переживу. Однажды уже так было, когда нас с Крин вышвырнуло в горы. Меня тогда сбросило и проволокло, цеплялась чем могла и за что подворачивалось. Крин меня долго потом лечила. Ничего, знакомо, и сейчас ее лечение переживу.
Крин?.. Как?!
Через муть в голове напрягаюсь раз, другой. Не встать! Оказывается, я лежу на животе, и чтобы подняться, надо сначала перевернуться. Пытаюсь, но кто-то цепко держит меня за плечи:
— Лежи! Не затянулось еще. Шустрая какая…
Снова рвусь прочь. Но держат, давят к земле. К рыхлой, влажной земле — значит, я уже не на углу Первого!
Выдыхаю и прижимаюсь щекой к успокоительному, пахнущему жирной сыростью.
— Ну вот так-то, уймись, а то сейчас все мое исправление сломаешь, второй раз мне тебя таскать и узнавать, что и как, совсем не хочется, потому что у меня, знаешь ли, нет опыта сожженные спины наугад восстанавливать… Чем же это тебя так?
— Плечо не забудь.
— Ну ты-то не лезь!
Недавно надо мной уже ругались подобным образом бородатые и дураки. Но именно так разговаривают только наши, а они поймут и поверят, когда я, почувствовав в вывихнутом плече резкий ледяной укол, скажу:
— Все в порядке, и со спиной, и с плечом. Я уже могу подняться.
Хватка слабеет, ворчливый голос звучит спокойнее:
— Ну, тебе виднее, только потом, если что, ругайся на себя, и чтобы не было никаких претензий, вопросов или что там у тебя еще может ко мне появиться.
Поворачиваюсь, сажусь, осматриваюсь.
Сотни светло-зеленых растений без веток, без листьев, только глянцевые толстые стволы. Они вздымаются ввысь из черной земли, бросают друг на друга худые тени. По их бокам снуют, играясь, проворные отблески и теряются внизу, в сочной траве. Жарко, терпко пахнет зеленью. Ветерок пробежал над землей, погладил траву. Острые высокие верхушки тоже задвигались, соприкоснулись, переплелись — и понесся вместе с ветром по лесу шелест, будто кто-то провел рукой по жесткому меху.
Справа от меня — свободный кусочек земли. Несколько стволов были выкорчеваны, но землю потом кое-как разровняли, а стволы разрубили и собрали рядом небольшой шалаш. Среди блестящего леса он выделяется крышей из матовой сухой травы, как скомканная тряпка на полированном полу.
Рядом с палаткой — костер. Он разведен не сегодня — много золы. У костра кружком мы: я и двое моих новых знакомых.
Основатель лежит на голой земле, упершись затылком и широкими плечами в толстый гладкий ствол. Над ее головой устроен небольшой навес из веревок и желтоватых мясистых листьев, собранных явно не в этом лесу.
Надо мной возвышается ее Мастер. Смотрит не моргая, руки засунула в карманы куртки и, волнуясь, шевелит там пальцами. Она крупная. Навскидку она тяжелее меня раза в два. Неудивительно, что мне не удавалось встать, когда она меня держала.
Я говорю, что все хорошо, ноги уже не болят, спина не разойдется, а руки скоро перестанут чесаться. Кивнув недоверчиво, Мастер отходит от меня и усаживается по другую сторону костра на светло-зеленый потрепанный коврик.
Представляемся по очереди, я называю свое имя последней.
Основателя зовут Ута́ш. Она часто подавляет зевки. По видимости, я и мои приключения ее не очень-то интересуют. Взгляд ее туманится. Кажется, ее потревожили, чтобы она помогла разобраться с моим состоянием, и теперь она только и мечтает куда-нибудь прислонить свою черноволосую голову и доспать в тени и покое.
Ее Мастер, Гвэт, совсем еще девчонка, немногим старше Сатс. Она все время ерзает на коврике и дергает себя то за спутанные рыжеватые кудряшки, то за манжеты большой рабочей куртки. Мне хочется думать, что она изнывает не от любопытства и не пристанет с расспросами.
Но ее все-таки тянет попробовать.
На вопрос, почему я одна и где мой Мастер, отвечаю, что я за ним иду, но по пути случилась неудачная встреча, и я очень благодарна, что они меня заметили и вылечили. Я даже не вру.
— Трудно было тебя не заметить, — хмыкает Гвэт и принимается нервно и торопливо чистить ногти. — Тебя швырнуло прямиком в нашу палатку.
— Прямиком? — удивляюсь я.
Оборачиваясь назад, к углу — до него далеко! — потом смотрю на палатку у костра.
Уташ зевает:
— Преувеличивает. Развалила бы… Гвэт на треск высунулась. Ты во-он те два ствола проломила, — она неопределенно ведет острым подбородком, словно не знает, где находятся те два ствола.
Мастер подхватывает и сыпет словами, что не два, а четыре, потому что треснутый тоже надо считать, и вовсе она не преувеличивает, а вон там меня нашли ночью, но только к рассвету ее стараниями, которые полезнее указаний самой Уташ будут, выяснилось, что я в живых все-таки останусь, а до этого решили, мне совсем конец, но что делать с мертвой, они боялись даже думать, не то чтобы обсуждать.