Справа — еще один обломок, узкий и длинный. Вынырнул, похвастался красным пятном пожара на поверхности, махнул разломанной пирамидой и умчался, полыхая и юля. Потом спрятался за большого соседа, льющего воду, будто опасался чего-то.
Постепенно оба они скрываются, опустившись за черную стену.
На озерной части людей нет. А вот что на той, где пожар? Вдруг люди из города ушли туда? Спасались — и не спаслись.
Сижу, смотрю, глаза в небо вцепились. Что еще покажется? Чем мир мне даст пощечину?
А в висках стучит больно. Стены, опуститесь, дайте обзор. Покажите мне хоть один обломок, где не горит и не выливается. Хочу посмотреть и увидеть, что где-то жители оказались в порядке!
Да полно, Инэн. Разве ты хочешь убедиться, что где-то эти люди живут спокойно, после того, как недавно ты рвала руками даже воздух, лишь бы им было не вдохнуть?
«За Сатс они мне ответили сполна!» — злится гордость, любующаяся воспоминанием о горящем обломке, и трепещет жадными ноздрями.
«Но ведь я спросила с них не только за Сатс?» — печалится совесть и берет за горло.
Снизу раздается емкое и точное:
— Н-да.
Голова моя склоняется.
Он всегда был символом, и даже сейчас, в разодранном и подпаленном плаще, лохматый и потерявший свой рассветный головной убор, он не выглядит обычным человеком. Правда, откуда-то вдруг взялась худоба, а ведь, когда он стоял в маленьком подземелье, он казался могучим и широким. Сейчас лежит — может, в этом ее причина?
Холодным голубоватым светом звезд обозначено его лицо, темное от налипшего пепла. Рисунки вокруг глаз размылись, белые пятна остались только у висков, и одно пятнышко — над левой бровью. Над правой все линии смазаны, словно он, забывшись, провел по лбу ладонью. Рисунки он, конечно, не подводил, не обновлял. Не до того ему тут было. А потом еще и я.
Да, Т жив. Когда я, еще полуслепая, почувствовала, что его рука не холодеет, а его пальцы даже чуть пошевелились, у меня дыхание перехватило. И сейчас, услышав его голос, радуюсь так, что хочется весь мир обнять.
Но что обнимать-то?
Шепчу растерянно, спешу оправдаться:
— Я не хотела. Я совершенно не хотела, чтобы вот так…
Он смотрит в пустое небо:
— Ну, как-то хотела, раз уж оно так вышло. — Потом медленно вздыхает, будто прислушиваясь, чем его тело отзовется на такое простое движение, и добавляет равнодушно: — Ладно, надо понять, что осталось.
Наверное, он это же говорил, когда к нему пришли почтенные.
Т порывается встать, но я ловлю и прижимаю его плечи к камням:
— Лежи, тебе нельзя двигаться.
— Это еще почему?
— У тебя спина сломана.
— Откуда ты знаешь? Я же на ней лежу. — Он наконец смотрит на меня, и даже с возмущением.
Наши взгляды встречаются. В его глазах отчетливо видна напряженная мысль: «Попробуй, убеди меня».
— Ты забыл, что знал о Ходящих?
— А-а, да, — он отворачивается, он недоволен. — Ну, тогда посмотри… Не на меня, насмотрелась. А вокруг.
Вокруг я уже насмотрелась, а он насмехаться?!
Кладу руку ему на влажный лоб. Под пальцами чувствуются морщины с забившимися в них тоненькими валиками пепла. Что-то, недавно поселившееся во мне и подкормленное вспыхнувшей обидой — «как посмел?!» — толкает положить вторую руку на его подбородок, а потом дернуть, поворачивая.
Моргаю. Прочь жуткое видение!
Рассказываю ему, как поднялись стены, как проплыл озерный обломок, как еще на одном куске, поменьше и поуже, горит и горит…
Почему-то именно на этих словах Т заметно расслабляется.
— Раз долго и сильно горит, это леса, — говорит он, устраивая голову на грязных камнях. — Из города до них не успели бы добраться. Ближайшие рощи в трех днях ходьбы, если через сушку идти. Или в пяти, если вниз по реке.
Он долго молчит, коротко дышит. Вижу, что он хотел бы начать разговор, но что-то ему мешает, поэтому не нарушаю тишины. Вскоре он грустнеет и говорит:
— Мы договаривались с тобой… но все вышло не так… Я сам виноват. Обманул своих людей, когда тебя выпустил. Думал, ты вернешься раньше.
— Мне пришлось сделать непредвиденный круг, — морщусь я.
Т коротко кашляет, скалится от боли, потом прикрывает глаза и продолжает тихо и отрывисто:
— Едва ты пришла в первый раз… я вспомнил, что такое дрожь… Словно я опять на озере и ночь холодная. Смотрел на тебя, слушал… Ты была растеряна, опасалась нас. Но ведь не ты была в опасности. Странно, но это увидел только я. Я отпустил тебя, не мог не отпустить. Ты из тех, на кого нельзя давить. Бросишься, как вода через запруду. Я убеждал всех… лучше подождать… наша жизнь сейчас зависит от мира и покоя в нас самих. Ходящие помогли бы нам только по-хорошему…