Электрический свет освещает каждую пылинку, сковывая и без того напряжённые мышцы. Мимика, эмоции — всё как на ладони. Сомнения, растревоженные резким освещением, разъедают и без того робкую решимость. Я не знаю, что делать дальше. Та моя часть, которая хочет устоять и вопит что, сорвавшись в обрыв, уже не выбраться выжившей — требует развернуться и кинуться прочь.
Вот только запах мастерской тот же самый что и в порочных снах, которые столько дней кряду накаляли мою агонию убийственной жаждой до рук Дамира. Лёгкие наполняются ароматом его парфюма, его усталостью, его вдохновением, его одержимостью, обжигая грудь парализующей негой. Здесь пахнет так, что хочется окунуться в этот мир с головой, завернуться целиком в объятья греха и заснуть мёртвым сном, где не будет рассветов. Только бесконечно сладкая зовущая тьма.
— Тебе здесь нравится? — оборачивается Стрельников, взглядом испытывая мою решимость на прочность. Смотрит пристально, горячо словно он уже касается, уже обладает. Только смелость металлом то плавится, то стынет, погружая меня в ещё большую растерянность. — Иди ко мне.
Качаю головой. Я не могу преодолеть свой внутренний барьер, скорее рухну. И он не приближается. Стоит у окна, молчит. Дыхание учащено как у зверя перед броском, глаза почти чёрные, губы приоткрыты. Я вдруг со всей ясностью осознаю, что совсем не готова, в то время как Дамир едва себя сдерживает. Сделает шаг и уже не остановится. Воздух трещит переломным моментом, за которым он спешит отпустить тормоза а я всё ещё не раскрылась. Мы по-прежнему чужие.
— Расслабься, — с видимым трудом он отводит взгляд в сторону. — Мы просто сделаем то зачем пришли. Не больше, чем ты сама захочешь и позволишь.
— Ты так и не озвучил своё желание, — нервно улыбаюсь, наблюдая за тем как Дамир вешает свою куртку на спинку стула и зачем-то переносит его напротив огромного зеркала высотой в полтора человеческих роста.
— Ещё у ворот я понял, что обязан написать твой портрет, — он задумчиво проводит ладонью над ворсом кисточек, стоящих в жестяной банке на столе. — Но теперь хочу сделать это так, чтоб ты прониклась. Хочу, чтобы ты увидела свою красоту моими глазами.
— Сомневаюсь, что это возможно. Я мало смыслю в искусстве, в то время как ты живёшь им.
— Я кое-что придумал, — оглядывается он, но не задерживает на мне взгляда, а открывает крышку стоящего рядом с собой сундука. Что-то стряхивает. В нос ударяет сладкий запах сухоцветов. — Держи, — обернувшись, пересекает разделяющие нас пару метров и протягивает белоснежную простыню.
— И что мне с ней делать? — смахиваю оставшиеся на ткани цветки сухой лаванды.
Дамир смотрит на меня так, словно выпал из реальности и теперь пытается прочесть смысл по губам, отчего теряет голову ещё больше.
— В углу есть ширма, — опаляет лоб его хриплым шёпотом. — Снимешь джинсы и верхнюю часть одежды… полностью. Обернёшься. Рисунок нужно нанести непосредственно на кожу, — он сорвано выдыхает. — Оставишь открытой только спину.
Это чистое неосвещённое даже проблеском благоразумия безумие, но я покорно на ватных ногах направляюсь к ширме. Как в трансе стягиваю верхнюю одежду, не складывая, бросаю кое-как на банкетку. Сверху кидаю носки, затем бюстгальтер. Кажется, целую вечность стою в одних стрингах, судорожно прижимая к груди простынь, с неловкостью понимая, что оправданий происходящему попросту быть не может. Это самая что ни на есть настоящая прелюдия. Дамир дал нам время. Вернее, дал его мне.
Я выхожу одновременно со щелчком выключателя и замираю, не решаясь ступить ногой на ковёр из бараньих шкур. Сотни свечей разной высоты кутают предметы мягкой позолотой. Они везде — на столе, на полу, даже в топке камина. Жгут мосты и мысли, когда Стрельников, глядя мне в глаза, поддевает руками края своего свитера и медленно сантиметр за сантиметром открывает моему оторопевшему взгляду поджарый торс.
— Встань напротив зеркала, — просит он, оставшись в одних штанах.
— Почему именно там? — спрашиваю тихо. — Я всё равно не смогу увидеть, что ты рисуешь.
Золото мелких завитков поглощает ступни зыбучими песками, с каждым шагом вбирая посторонние мысли.
— Спина подсознательно самая уязвимая часть тела. Тебе будет легче расслабиться, если ты будешь точно знать, что я делаю.
Первое время его гулкое дыхание просто греет затылок, стекая успокаивающим теплом по напряжённым конечностям. Я же дышу жадно, как после долгого бега, напиваясь вдосталь головокружительным ароматом мужского тела. Есть ощущение сюрреализма. Чёткое осознание действительности, но другой, непривычной, насыщенной. Той, действительности, которая столько времени кряду расцвечивала мои сны.