— Вот пень я трухлявый! — снова подрывается дед, едва усевшись на край лавочки. — Яблочки. Яблочки запечённые забыл! С медком да корицей. Дамирка, может, вам наливочки облепиховой заодно прихватить? Повод-то отменный… Глядишь и знакомство бодрее завяжется. Слышь, ветер какой лютует? Небось наша гостья продрогла совсем.
— Будешь наливку? — тихо выдыхаю, сцепляя руки в замок под столом, чтобы не показать недовольства. Спрашиваю, только потому, что обязан. И потому что дед Анисим сдуру поставил меня в неловкое положение.
— А ты?
Лёгкую дымку её скованности развеивает улыбка. Она не против, это слышится в мягких переливах голоса.
— Я — нет.
Секунда недоумения в слегка округлившихся глазах, как реакция на мою резкую категоричность. От меня требовалось так мало — поддержать а я… внутренне каменею. Всего одна искра пальнувшая по болевым точкам и я уже не тот, что минуту назад. Поверх сухожилий будто нарастает хитиновый панцирь: сковывая, замыкая всё моё во мне.
— Я тоже не буду, — не отворачивая лица, обращается она к деду Анисиму.
Моё зеркало души честнейший индикатор. Уверен, сейчас Юния видит перед собой глаза цвета прогоревшего пепла, в которых лишь седина отчуждения с примесью чего угодно, щедро дорисованного женским воображением.
— Художника кормит не кисть, а руки, — привычно обеляю свой отказ. — Линиям важна точность.
Гостья слегка щурится, словно ищет подвох. Мы знакомы всего каких-то пару часов, а удерживать эмоции под колпаком всё сложнее. Мне приходится буквально заставить себя сидеть неподвижно, чтобы не заострять внимание на своих причудах. К счастью, в этот момент возвращается дед Анисим в сопровождении тёплого аромата корицы.
— Вкус детства, — киваю в сторону блюдца с запечёнными яблоками. — Обязательно попробуй.
— А вы почему не садитесь, Анисим…
— Фролович, — помогаю ей окончательно сразить и без того смущённого вниманием старика.
— Ужинайте вдвоём, — усмехается он себе в бороду, картинно подавляя фальшивый зевок. — Я, пожалуй, пойду на боковую. — кряхтит напоследок, уже шаркая к лестнице.
— Спокойной ночи…
Юния провожает его спину задумчивой улыбкой, а я скольжу завороженным взглядом от расслабленного лица вниз по шее к острым шипам ключиц и обратно. Бледная кожа, согретая золотом свечей, сияет ровным внутренним светом. Он идёт от доброго взгляда, от мягкого наклона головы, дрожит тёмной бронзой на волнах волос, и это сияние проникает мне в душу, согревая изнутри, расщепляя мой панцирь.
Внутри просто что-то замыкает.
Кровь игристая бурная сметает защитную скованность, ударяет пьяным шёпотом в голову, жалит нервы, обжигает ладони. Я бы душу сейчас продал, чтобы она позволила к себе прикоснуться. Не как мужчине, как паре. Как позволено только моему брату.
В висках напалмом шумит: отобрать, отнять, присвоить! И плевать на родство, потому что Алекс всё равно не вывозит. В растерянном взгляде гостьи плещется страх. Она боится любви. Она её просто не знает.
Женщина свободна, пока свободно её сердце.
— Расскажи, почему вы не общаетесь с Алексом?
Юния настолько старательно отводит взгляд, будто боится угодить в капкан. Вот только поздно. Я уже решил для себя, что научу её и брать без оглядки, и отдавать без остатка.
Прости, братец, но сегодня ты остался без жены. Не стоило мне доверять такое сокровище.
— Нам просто не о чём говорить, — кладу локти на стол, чтоб опереть подбородок на перекрывшие друг друга ладони. — Мы никогда не были близки. К чему лицемерить, поддерживая видимость общения?
— Он же твой брат…
— Если верить Библии, то все мы братья. Чем тогда один брат лучше другого?
— Алекс заслуживает лучшего отношения, — тихо произносит она, откладывая десертную ложку.
Юния на его стороне, ибо таков её долг. Понимаю, что, мать его, долг! Только вдогонку к сделанному выводу ловлю скольжение шали вниз по острому плечу, ласкаю взглядом часть обнажившейся груди и эмоции швыряет между страстью и гневом. Кровавый недаром их цвет. Кровь — это жизнь, смерть, желание, ярость, хаос. Внутри меня сейчас хаос. Моё сердце меня убивает. Снова.
— А ты? — болезненно улыбаюсь, запуская пальцы себе в волосы. — Ты можешь похвастаться тем, чего заслуживаешь?
— Я, наверное, пойду, — каким-то неуловимо заученным движением губ она шлёт мне примирительную улыбку. — Устала с дороги.
Нечем ей хвастаться, и себя же за это привыкла винить.