— А Коровин за что сел?
— За угон машины, на год.
— Кто расследовал дело?
— Я.
— Мотивы угона?
— Как тебе сказать? Официально — покататься, неофициально — говорил, что хотел избавиться от угроз со стороны Мошкина и Храпцова и что только зона может спасти его.
— Это было записано?
— Нет. Какое это имеет значение? Да и кто подтвердил бы?
— Малюгин, возможно.
— Вот именно — возможно. Пусть даже подтвердил бы, но что Малюгину могло быть известно о причинах угроз?
— Ты же не беседовал с ним!
Гусько потянулся за бутылкой, однако я остановил его:
— Не кажется ли тебе, что Коровин сел с твоей помощью? Не проверив показания, которые он дал, ты поспешил разгласить их и поставил его под удар…
— Вон куда ты клонишь! А я не согласен, я не могу исключить оговора со стороны Коровина. Если же это так, то он сам виноват и жалеть его нечего, — ответил Гусько. — Не понимаю, что ты волнуешься? Уверен, ты расколешь и Мошкина, и Храпцова. Тогда вернемся к замку, стеклам, да и к Коровину.
— Не понял…
— Не наивничай. Замков таких много. Пальчики, которые я порошком залепил, поправим, когда станет ясно, кто вынимал стекла.
— Ты что предлагаешь?!
— Ничего, просто делюсь мыслями…
— Но это же пахнет подтасовкой!
— Ерунда. К тому времени будет их признание…
«Как можно работать с таким человеком? — с досадой подумал я. — Как доверять ему?» Решение пришло быстро.
— У тебя много дел?
— Хватает.
— Возвращайся в прокуратуру и веди их, а я позвоню прокурору и скажу, что постараюсь справиться один. Так будет лучше.
Гусько ответил не сразу. Он, видимо, думал, нет ли здесь подвоха, но возражать не стал, только спросил:
— Когда отчаливать?
— Завтра. Скажи, где Горобец и Боярский?
— Боярский здесь, работает, а Горобец уехал в Мурманск, устраиваться в морское пароходство.
Утром я нашел на столе записку: «Надеюсь на твою порядочность, желаю успеха». Гусько оставался самим собой. Он и слово «порядочность» понимал по-своему. Я был доволен тем, что расстался с ним, однако вскоре остро почувствовал свое одиночество. Чужой, незнакомый поселок, загубленное дело… Тоска еще более овладела мной, когда я спустился к реке за водой. Порывы ветра гнали против течения опавшие листья. Дно даже у берега казалось бурым, а дальше чернело и проваливалось. «Вот так и у меня, — подумал я. — Мельтешатся перед глазами обрывки каких-то сведений, а за ними, в глубине, — одна тьма. В самом деле, что я имею в активе? Показания Голованова? Они использованы. Двусмысленные, безликие показания Боярского? Ими, возможно, и не удастся воспользоваться. Что еще? Все. А в пассиве? Алиби Мошки-на, разглашенные и сведенные к нулю показания Коровина, потеря доверия к следствию, испорченные отпечатки пальцев, исчезнувший замок, позорное прекращение дела — всего не перечислишь. Что же делать?»
Я зачерпнул воды, вернулся в дом, сел. Не поговорить ли с Боярским? Надо же с чего-то начинать!
Решив позвонить в отдел кадров, чтобы вызвать Боярского, я снял трубку и услышал в ней женский смех. «Тише, тише, сейчас говорить будет…» — попросил кто-то. Смех прекратился.
— Коммутатор, — сказала телефонистка.
— Дайте отдел кадров.
— Соединяю.
Как пользоваться такой связью? Когда отдел кадров ответил, оставалось только задать несколько ничего не значащих вопросов, повесить трубку и вызвать Боярского повесткой через милицию.
Он пришел днем прямо с работы — с непокрытой головой, в черном комбинезоне, небольшой, коренастый, ладно скроенный, с плутовским выражением серых глаз и скрытой в уголках рта усмешкой. Ожидая начала разговора, он пытливо поглядывал на меня. Я тоже рассматривал его и не спешил с вопросами.
— Сколько раз вас допрашивали? — спросил я наконец.
— Ой, много! — ответил Боярский, пригладив растрепавшиеся темно-русые волосы.
— Где же много? — возразил я. — Всего один раз.
— Вызывали больше…
— Свои показания помните?
— Примерно.
— Вы их читали перед тем, как подписывать?
— Да.
— Меня заинтересовала в них одна фраза. Вы говорили, что ночью, проснувшись, увидели кого-то в комнате и спросили: «Ты же ложился спать, а теперь опять ходишь?» К кому был обращен этот вопрос?
— Не помню, — ответил Боярский, опустив глаза.
— А воспроизводите вы его точно?
— Да, а что?
— Если точно, то получается, что того, к кому был обращен ваш вопрос, вы видели не менее двух раз.