…Нина пришла на почту утром двадцатого. Она была в черном кожаном пальто, черных вельветовых брючках и туфельках на цокающих каблучках. Как ни в чем не бывало, она направилась к окошку с надписью: «Выдача денег по переводам», сняла с плеча висевшую на ремешке сумочку, вынула из нее паспорт, извещение и подала их женщине, которая сидела по другую сторону перегородки.
Та, осмотрев предъявленные документы, достала корешок перевода, предложила внести в него необходимые сведения из паспорта и расписаться. Пока Нина выполняла эти требования, мой помощник незаметно переместился к столику возле дверей. Чуть погодя к нему присоединился и я, а когда Нина кончила писать, мы оба предъявили ей свои удостоверения и попросили проехать с нами. Она пристально посмотрела на нас, легкой походкой направилась к выходу и уже на улице, когда мы оказались одни, спросила:
— Мальчики, скажите прямо: чего вы хотите?
На ее лице блуждала многообещающая улыбка.
— Хотим устоять, — шутливо ответил я. — Это во-первых. А во-вторых, побыстрее добраться до прокуратуры.
— Фу, какие вы сухари! — оскорбленно сказала Нина. — Кроме своей прокуратуры, ничего не знаете… Куда идти?
— Вон туда, — указал ей мой помощник, и мы втроем двинулись к автобусной остановке.
— Где вы живете? — спросил я у Нины уже в кабинете.
— Какая вам разница? Ведь вы отказались разговаривать со мной, — небрежно ответила она, достав из сумочки пачку сигарет «Кент» и закурив.
— У вас есть родители? — продолжал я.
— У меня нет никого…
— Как же никого? Я знаю вашу маму Надежду Федоровну…
— Ха! Разве это мать? Она мне жизнь испортила…
— Почему в таком случае вы позволяете себе получать от нее помощь?
— Я не такая принципиальная, как вам кажется…
— Что вы знаете о маме, об отце?
— Слушайте, я не люблю сентименты. Подберите другую тему, повеселее, — раздраженно заявила Нина.
— Ладно, — согласился я. — Вы были замужем?
— Как это понимать?
— В прямом смысле…
— Я жила… Вас устраивает?
— С кем?
— Уж не ревнуете ли вы меня, следователь? — рассмеялась Нина. — Не надо, ревновать — пережиток прошлого.
— А дети у вас были?
— Вы обо мне плохо думаете. Мне эта обуза ни к чему.
— И в родильных домах вы не лежали?
— Только по поводу абортов.
— А по другим причинам?
— Нет, терпеть не могу эти учреждения, — брезгливо поморщилась Нина. — Писк, визг, пеленки, распашонки… За версту обхожу. Слушайте, я же просила: найдите другую тему!
— Хорошо. На какие средства вы жили?
— На подачки Надежды Федоровны. Иногда подрабатывала, не на пыльной работе, конечно.
— Вам хватало?
— На мелкие расходы…
— А на все остальное?
— Остальное меня не касалось. Думать о том, чтобы женщина была сыта, модно одета и обута, — дело мужчин, если они хотят, чтобы их любили. Вы придерживаетесь иного мнения?
— Хотелось бы взглянуть на этих мужчин.
— Вы опять за свое…
— Виноват. Скажите, вы в почтовом отделении Ф-239 деньги от Надежды Федоровны получали?
— Нет, только в том, где мы с вами познакомились.
— Неправда, Нина!
— Вы лучше меня знаете?
— Да, и могу это доказать.
— Доказывайте, а я не помню.
— Это отделение находится на Белградской улице, по соседству с домом, в котором вы снимали комнату до родов и после них…
Смяв в пепельнице недокуренную сигарету, Нина бросила на меня скучающий взгляд:
— Оставьте ваши шутки! Они мне надоели.
— Это не шутки. Вас наверняка опознают хозяйка квартиры, патронажная сестра и врач поликлиники. Только жили вы там под другой фамилией. Вы были тогда не Коневской, а Невской и звали вас не Ниной, как сейчас.
— Больше ничего не придумали?
— Нет. Со временем я смогу еще, наверное, предъявить вас персоналу родильного дома, в котором вы лежали до этого.
Прикусив нижнюю губу, Нина отвернулась. Она долго молчала, прикидывая что-то в уме, потом легким движением смахнула с глаз слезы и уже серьезно спросила:
— Скажите прямо: что вы хотите от меня?
— Правды, Нина, только правды.
— Года два мне за правду дадут?
— Дадут по заслугам.
Я достал из портфеля фотографию Иришки: