— Надо ехать. Позвоните ему. Пусть захватит нас, — ответил я, зная, что машина прокуратуры ремонтируется триста шестьдесят пять дней в году.
Мы приехали в поселок мясокомбината. Он состоял из восьми кирпичных двухэтажных домов, поставленных по сторонам огромного, как плац, квадратного двора, и казался вымершим.
— Где народ? — спросил я у двух женщин, которые ожидали нас в жилконторе.
— На работе, — ответили они. — Дома одни пенсионеры и дети.
Женщины повели нас на место происшествия. Квартира, в которую проникли воры, была расположена на втором этаже, справа. Перед ней валялось множество мелких щепок: преступники вырезали часть дверной рамы, отжали ригель замка и таким образом открыли дверь. Я осмотрел входную дверь соседней квартиры и, не найдя на ней каких-либо повреждений, вошел в обворованную.
В прихожей я увидел старушку. С непокрытой головой, в зимнем пальто она сидела на стуле и растерянно смотрела в комнату.
— Как вас зовут, бабушка? — обратился я к ней.
— Серафима Ивановна.
— Вы одна живете?
— С мужем. Он в Ленинграде, на встрече однополчан.
— Когда вы обнаружили кражу?
— Полчаса назад, как вернулась из города.
— А в городе сколько пробыли?
— С утра. Собиралась к обеду быть дома, да вот не успела.
— Что у вас украли?
— Не знаю, милый, не смотрела еще.
Мы вошли в комнату. В ней царил хаос. Все, что можно было выбросить из шкафа, комода и чемоданов, валялось на полу. Постояв некоторое время в оцепенении, Серафима Ивановна стала перебирать свои вещи.
— Нет мужниного пальто, нового, с каракулевым воротником, — сказала она. — Не вижу его кожанки и отреза шерсти на костюм.
— Все?
— Вроде бы все.
Серафима Ивановна еще раз окинула взглядом комнату, заглянула в шкаф, вышла на кухню и тут же вернулась:
— Мускат выпили… Пустая бутылка стоит.
Я попросил Сычева и оперативника, который был с ним, побеседовать с жильцами домов, а сам приступил к осмотру квартиры. Я искал пригодные для исследования отпечатки пальцев, но они отсутствовали даже на бутылке муската.
К концу осмотра вернулись работники милиции и доложили, что опрошенные жильцы о краже ничего не знают и подозрительных лиц на территории городка не видели. Назревал очередной «глухарь»…
Перед тем как уехать восвояси, я предложил Сычеву повторить обход квартир вечером, когда люди вернутся с работы, и поговорить со всеми, без исключения.
На следующий день мне позвонили из угрозыска и сообщили, что соседка Серафимы Ивановны, по словам жилички с первого этажа, будто бы знает, кто совершил кражу, и если бы обокрали кого-то другого, а не эту вредную старуху, она бы помогла, а так помогать не будет.
— Где работает эта соседка? — спросил я.
— На мясокомбинате, кладовщицей.
Когда стемнело, я поехал в поселок, нашел женщину, на которую ссылалась милиция. Она подтвердила все, что мне было известно о высказываниях соседки Серафимы Ивановны, но не больше. Тогда я поднялся на второй этаж, позвонил Серафиме Ивановне. Мне никто не открыл. Я вышел во двор, закурил, посмотрел на ее окна. Они были темными. Но горел электрический свет в квартире соседки. Я решил поговорить с ней напрямую, долго звонил, и все безрезультатно. Потом спустился вниз, снова взглянул на ее окна и обнаружил, что они тоже стали темными. А время было «детское» — что-то около семи часов вечера. «Прячется», — подумал я, в третий раз поднялся наверх и забарабанил в дверь. За дверью послышался шорох, женский голос спросил:
— Кто там?
— Следователь, — ответил я.
Щелкнул один замок, второй, дверь открылась, и я увидел на пороге довольно молодую крупную, полногрудую женщину в шелковом цветастом халате и тапочках с пушистыми помпонами. На ее лице я не нашел и тени приветливости.
— Может быть, разрешите войти? — спросил я.
— Только без папиросы. У нас не курят.
Я выбросил папиросу в мусорное ведро, и женщина нехотя впустила меня в квартиру. Она состояла из одной комнаты, но обстановка — полированная мебель, ковры, обилие хрусталя — не оставляла сомнения в зажиточности ее хозяйки.
— Не отвлекайся, это тебя не касается, делай уроки, — сказала женщина белокурому мальчишке лет восьми, сидевшему возле окна за письменным столом. Тот уткнулся в тетрадь.
Не дожидаясь, пока хозяйка предложит мне сесть, я отодвинул от обеденного стола один из стульев и опустился на него:
— Давайте знакомиться. Как вас зовут?
— Нора…
— А точнее?
— Элеонора Степановна.
— Меня зовут Дмитрий Михайлович.
Я рассказал ей о цели своего визита. Элеонора Степановна внимательно, покусывая губы, выслушала меня и, когда настала ее очередь, спокойно ответила:
— Чепуха. Так и запишите. Пусть болтают что хотят. Я ничего не знаю. Слышала только, что обокрали соседку, а кто обокрал — понятия не имею и ни с кем об этом не говорила. Приведите мне того человека, я ему в глаза плюну…
Мальчишка перестал писать и искоса посмотрел на мать. Элеонора Степановна заметила это.
— Я тебе что сказала?! Повернись и делай уроки! Некрасиво подслушивать чужой разговор! — раздраженно крикнула она сыну и уже для меня добавила — Мы мешаем ему… Поверьте, если бы я знала что-нибудь, то не стала бы скрывать от вас.
Ее слова звучали довольно убедительно. Я даже засомневался: не наговаривает ли на нее жиличка с первого этажа? Простившись с Элеонорой Степановной, я спустился к ней. Нет, эта женщина стояла на своем. «Зачем мне все это придумывать? Если бы у нас отношения были плохие, другое дело», — говорила она, и с ее доводами тоже трудно было не согласиться.
Проведение очной ставки между ними я решил отложить и уехал в гостиницу.
Днем я снова отправился в поселок. Надежда на то, что мне удастся найти человека, который поможет разобраться в случившемся, не покидала меня. Я посетил жилконтору, побеседовал с ее работниками, сам обошел несколько квартир и, не узнав ничего интересного, пошел было к автобусной остановке. Но у самого выхода со двора мое внимание привлек мальчишка, тащивший от сараев санки с дровами. Я присмотрелся и узнал в нем сына Элеоноры Степановны. Поравнявшись со мной, он сдвинул на затылок шапку-ушанку:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, — ответил я. — Ты почему не в школе?
— Я уже пришел.
— А дрова куда везешь?
— Домой, ванну топить. Вечером мыться будем…
— Не тяжело?
— Не е…
— Как тебя зовут?
— Венька, а что?
— Да так, Венька, ничего. Хочу спросить тебя кое о чем.
Венька поднял на меня свои ясные серые глаза, зашмыгал не по-зимнему веснушчатым носом.
— Вы все курите? — неожиданно спросил он.
— Курю.
— Курить вредно…
— Кто сказал?
Венька не думал ни секунды:
— Ленин.
— Значит, так оно и есть…
— Тогда зачем курите?
— Как бы тебе объяснить? На душе неспокойно…
— Все о работе думаете?
— Да. И не только о ней… Не могу, например, понять, почему твоя мама не любит Серафиму Ивановну.
— Чего тут непонятного? Мамка выбрасывает в мусорное ведро колбасу и хлеб, а Серафима Ивановна ругается.
— А тебе Серафима Ивановна нравится?
— Ничего старушка. Сколько раз пускала к себе, когда ключ забывал дома, поесть давала.
— Тебе ее жалко?
— Конечно…
— Кто же мог ее обидеть?
Венька потупился, прикидывая что-то в уме, поправил дрова на санях, вытер нос рукавицей и, снова задрав голову, посмотрел мне прямо в глаза:
— Мамке не скажете?
— Нет.
— Тогда слушайте. Я гулял во дворе. Ребят не было. Вдруг из нашей парадной выходят два чужих парня в черных шапках, фуфайках, брюках и в сапогах. Только головы у них белые, стриженые, и шеи.
— А в лицо ты их видел?
— Не-а.
— Что было дальше?
— Они пошли со двора, быстро так. Один нес в руке чемодан. Цвет, ну, вроде как у чернил, только светлей.
— Сиреневый?
— Точно, сиреневый. Другой под мышкой пальто нес…
— Почему ты думаешь, что пальто?
— Воротник болтался…
— Еще что-нибудь запомнил?
— На чемодане какие-то буквы были.