— Ты кому-нибудь рассказывал об этом?
— Мамке, больше некому.
— А отец у тебя есть?
— Есть. В другом городе живет.
— И что же мамка?
— Молчи, говорит. Не твое дело.
— Почему же ты мне рассказал?
— Как почему? Они же Серафиму Ивановну обворовали…
Я взглянул на часы. Было ровно 17.00. Рабочий день на комбинате кончался в 18.00.
— Вот что, Венька, — сказал я мальчишке, — ты чемодан сможешь узнать?
— Попробую…
— Тогда жми домой и жди меня.
Венька потащил санки, а я бросился в школу и из учительской позвонил в милицию. Мне вдруг пришло в голову, что кражу совершили лица, недавно освободившиеся из заключения. Кто еще мог быть так одет, острижен? Кто мог действовать так дерзко? Кого могло потянуть на спиртное, шоколад, сигареты, на хорошую одежду, хрусталь, деньги? Два месяца назад была амнистия…
Услышав в трубке голос Сычева, я спросил:
— У вас есть учет освобожденных из мест лишения свободы?
— Есть.
— Сколько человек вышло за последние полгода?
— Пять, все по амнистии.
— Как они трудоустроены, где прописаны?
— Все работают на заводе металлоизделий, живут в общежитии.
— Пришлите немедленно машину. Я в школе.
Минут через десять я увидел в окно, как к школе подкатил милицейский «газик». Из него выскочил Сычев и побежал к подъезду.
— Вы не могли бы съездить с нами? — обратился я к молоденькой учительнице, проверявшей неподалеку от меня тетради. — Нам надо предъявить первокласснику чемоданы в общежитии.
— Я слышала ваш разговор. Страшновато…
— Не бойтесь. Сейчас там никого нет, все на работе. Пройдем по комнатам, посмотрим.
Учительница стала одеваться. Мы заехали за Венькой, посадили его рядом с шофером и покатили дальше. Ехали молча. Только учительница, пряча лицо в пуховой платок, ежилась и шептала: «Страшновато. Колотит всю…»
Нам повезло. Встретив нас, комендант общежития объяснила, что в комнатах чемоданы держать запрещено, и провела в камеру хранения. Записав здесь Венькины показания, я предложил ему осмотреть стеллажи.
— Вот! — сразу указал Венька на чемодан, стоявший на второй полке.
Он был действительно сиреневого цвета, на его крышке темнели выведенные химическим карандашом буквы «Н. П.».
— При надлежит Николаю Полозову, — сказала комендант.
— Он судим?
— Нет. Хороший парень, два года у нас живет.
— Кто-нибудь брал его чемодан?
— Он брал сам, вчера утром. Сказал, что ребята просят, в баньку сходить.
— А раньше?
— Бывали случаи…
Я быстро оформил выемку чемодана, надеясь отвезти Веньку домой до прихода с работы матери, но когда мы приехали в поселок, было уже 18 часов с минутами.
Элеонора Степановна встретила нас сурово.
— Кто дал вам право увозить ребенка?! — набросилась она на меня. — Он ничего не знает, он мог вам только соврать!
Мать втащила сына в прихожую, сорвала с него шапку, пальто и, ударив два раза кулаком по спине, закричала:
— Сколько раз говорила тебе: не лезь не в свое дело!!! Сколько раз?! Скажи! И ты все-таки влез…
Элеонора Степановна схватила Веньку за ухо и поволокла на кухню. Пришлось остановить ее. Мальчишка, воспользовавшись замешательством матери, вырвался и прижался к моим ногам.
— Он вам наврал! — продолжала кричать Элеонора Степановна. — Разве дураку можно верить?!
Венька стоял рядом со мной, всхлипывая, и, когда мать пригрозила ему поркой, спросил:
— За что?.. Ты же сама… наврала, сказала, что ничего… не знаешь. А я тебе… все рассказал!..
— Не плачь, Венька, — успокоил я его. — Ты поступил правильно. Теперь преступников найти будет нетрудно. Когда я это сделаю, то приду в школу, в твой класс, и обязательно расскажу ребятам и учительнице о том, как ты помог мне. А пока — до свидания, через денек я навещу тебя.
Взглянув на Элеонору Степановну, я понял, что сказанное мною произвело на нее достаточно сильное впечатление. Расправа над Венькой была исключена.
Я вернулся в общежитие, дождался прихода с работы Полозова и увез его в милицию. Он оказался правдивым парнем, сразу назвал имена тех, кто брал у него чемодан.
А когда преступники были осуждены, я приехал в школу и рассказал ребятам о честности Веньки, о его смелости. Кто-то после этого дал ему прозвище Следопыт. Венька носил его несколько лет и, как говорили, носил с гордостью.
Подарок
Если бы меня спросили, какое время суток я больше всего люблю, я бы ответил: вечер. Почему? Да потому, что только вечером следователь получает возможность спокойно, не дергаясь, обмозговать результаты своей работы, спланировать ее на будущее и, если хотите, помечтать…
В тот вечер, о котором пойдет речь, я задержался на службе именно с этой целью. Попив чайку, настроив транзистор на музыкальную программу «Маяка», я разложил на столе накопившиеся за последние дни документы и принялся перечитывать их. Но вскоре мой покой был нарушен: в кабинет вошел прокурор.
— Дмитрий Михайлович, — сказал он. — У меня прием, народу много. Выслушай одну гражданку. Ее обокрали.
— А почему бы эту гражданку не направить в милицию? — недовольно спросил я.
— Она была там. Ей не поверили. Днем мне звонил ее отец, известный полярник, просил вмешаться. Помоги ей написать заявление. Расследование будем вести сами, а с милицией разберемся потом.
Я поморщился: «Ох уж эти звоночки, пропади они пропадом!..»
— Ничего, сейчас твое настроение изменится, — поспешил успокоить меня прокурор и, открыв дверь, обратился к стоявшей в коридоре жалобщице:
— Пожалуйста, заходите…
Порог кабинета робко переступила молодая, худенькая, как тростинка, женщина.
— Смелее, смелее, не стесняйтесь, — улыбнулся ей прокурор. — У нас жарковато… Можете снять шубу… Ну а если не хотите, то садитесь к столу. Дмитрий Михайлович выслушает вас и сделает все необходимое.
С этими словами он удалился, а женщина, расстегнув дубленку, нерешительно подошла ко мне.
— Ольга Борисовна, Оля…
Она удивила меня своей непосредственностью. Я поначалу растерялся, потом привстал и осторожно пожал изящно протянутую мне руку.
Ольга Борисовна сняла с головы вязаную шапочку, села и, приготовившись отвечать на вопросы, доверчиво посмотрела на меня. А я вдруг подумал, что давно уже не встречал столь симпатичных женщин. Все, все в ее облике — и зачесанные назад вьющиеся русые волосы, и зеленоватые глаза в мохнатых темных ресницах, и едва заметный пушок над красивым ртом — производило чарующее впечатление.
— Что привело вас к нам? — спросил я у Ольги Борисовны, боясь, что мое молчание может быть неправильно понято ею.
— Меня обокрали, — со вздохом ответила она.
— Когда?
— Вчера…
— Расскажите, как это произошло.
— Мы с мужем получили новую квартиру, он уже второй год в командировке, дома бывает редко, и я решила переезжать одна. Заказала машину с грузчиками. Они приехали втроем: двое в годах, а один совсем молодой. Сразу забрать все не смогли. Поэтому я перевезла сначала ценные вещи и, пока они ездили за остальными, распаковала хрусталь: столовый поставила в сервант, а шкатулку отнесла в спальню. На старой квартире я хранила в ней золотую подвеску с изображением Нефертити. С подвеской она казалась целиком заполненной золотом, и мне не терпелось увидеть эту красоту на новом месте. Потом пришла машина, я начала показывать грузчикам, что и куда заносить, и вернулась в спальню, только когда они уехали. Шкатулка была пуста.
— Значит, украсть ее могли только грузчики?
— Да, больше в квартиру никто не заходил.
— Вы сами купили подвеску?
— Нет, это подарок.
— Папы?
— Мужа.
— Давно он вам подарил ее?
— Полгода назад, к трехлетию нашей свадьбы.
— Где он работает?
— В ремонтно-строительном управлении.
— А вы?
— Процедурной сестрой в поликлинике.
— Сколько стоила подвеска?
— Муж говорил, что заплатил за нее две тысячи рублей. Он копил деньги на машину, потом решил отказаться от этой затеи и сделать приятное мне.