Ну и что спрашивается тому бедному дневальному делать. В коридоре ещё полно мечущихся полуночных киноманов с мебелью в руках, а проверяющий, по всему видно, вовсе не шутит.
Вот и приходится наряду по роте с засовом возиться долго, вроде как заржавел он совсем, не хочет открываться.
А потом с неподдельной искренностью в глазах доказывать припёршемуся полковнику, что открывать начали сразу, просто моментально после стука. Голубой мерцающий свет в окне ему просто померещился, а топот ног и другие непонятные звуки - послышались.
А что делать? Кому охота, чтобы его с наряда сняли?..
Ха! Первое апреля же было! Бутуса надурили... Сказали, что его ротный вызывает, срочно. Ну, тот, как был в трусах и тапочках, так и попёр! Ох, и видок же у него был! Долго потом ржали. Правда, ротный пять нарядов бедолаге вкатил, но чем не пожертвуешь для общего веселья!
Апрель теплее марта, и на зарядку ходить приятнее...
Что ещё сказать? Да всё вроде... Жили как-то однообразно, буднично всё как-то было».
Но никто почему-то Трошкина ни о чём не спрашивал, и поэтому жизнь спокойно и размеренно струилась дальше.
* * *
Вечер был тихим и по-майскому тёплым. На тёмно-синем небе проклюнулись первые звёздочки, обозначив направления на север, юг, восток и куда-то там ещё.
Петя любил это время суток, особенно здесь, в училище. Не потому, что в такие вечера можно было посидеть где-нибудь на скамеечке, укрытый от посторонних глаз плакучей ивой, с прелестной «girl». Как раз этого первокурсник себе позволить сейчас не мог. Нет. Трошкин любил эти сумерки за то, что именно в их тёплых объятиях, он мог меньше всего опасаться патруля, а значит «самоволка», или как ещё говорят «самоход», пройдёт в спокойной и дружественной обстановке.
До вечерней поверки оставалось два часа...
Петя перемахнул через забор и приземлился на «большой земле», оставив тем самым училищную жизнь с её правилами, запретами и остальными заморочками, за двухметровой оградой. Бросив беглый взгляд по сторонам, курсант ещё раз убедился, что поблизости нет людей в форме с красными повязками, и, придерживаясь тёмных мест, зашагал к булочной.
...Слово «самоволка», очевидно, появилось одновременно со словами: «забор», «увольнение», а также вместе с понятием «лишение очередного увольнения». «Самоходчики» обычно заканчивали плохо. В случае разоблачения, их военная карьера усыхала на корню, так и не успев начаться. С законом, как известно, шутки плохи. Но уж где-где, а в армии всегда хватало людей азартных, способных бросить вызов в лицо фортуне. И потому этот факт, да ещё то, что редкое несколькочасовое увольнение никак не могло компенсировать неизбыточную тягу молодёжи к свободе, объясняли всё. И никакие репрессии, никакие потуги начальства, а тем более уговоры, не могли изжить из курсантского быта такого явления, как самовольная отлучка. Хотя и пытались это сделать.
Петя был приверженцем тонкого юмора. Он шутил с установленным порядком легко, едва касаясь щекотливых моментов «тёмной стороны» курсантской жизнь. И вообще, Трошкин не злоупотреблял. Он не любил ставить на кон своё дальнейшее пребывание в училище против нескольких минут или часов свободы. Но сегодня пацанам почему-то, как никогда, захотелось батона, и жребий хладнокровно пал на Петю.
В булочной подозрительно пахло хлебом. Трошкин заставил продавщицу выбрать ему батон потолще, расплатился и хотел было тут же попробовать покупку, но передумал, так как вспомнил про ждущих его в училище семь полуголодных ртов. Он вышел на улицу и глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух. Было огромное желание подольше понаслаждаться весенней свежестью, но надо было спешить, и он тронулся в обратный путь.
...Их он заметил в самый последний момент. Они появились внезапно, из-за угла. Новая портупея, просунутая под капитанский погон, угрожающе скрипнула, не обещая ничего хорошего. А красные повязки с надписью «ПАТРУЛЬ», словно сигнал светофора, кричали о нависшей над Петей опасности. Офицер и двое курсантов с начищенными бляхами на белых ремнях подошли к остолбеневшему Трошкину.
- Вашу «увольнительную», гражданин хороший, - потребовал капитан.
Под темечко закралась скользкая мысль: «Конец!» Батон уже не грел так настойчиво, как прежде.
- Я жду...
Голос начальника патруля был каким-то странным, но совсем не злым.
- Только не говорите, что её у вас только что украли.
Трошкин зачем-то полез в карман.
- Подержи, - сказал он, протягивая драгоценный батон одному из курсантов. Вдруг в мозгу всплыл образ Зондера: «Безвыходных положений не бывает!» «Это уж точно, - со злостью подумал Петя, - только где выход-то?!» «Где, где, - образ майора стал ехидным, - вон в той подворотне! Ну, ходу! Живо!»