Принц ничего не ответил, только прислал фотографию. На фоне аллеи парка стояли двое. Справа был всё тот же парень, каким она увидела его впервые. Он обнимал среднего роста русоволосую девушку в неброском пальто. Ожидая увидеть сногсшибательную красавицу, Саша сначала даже не поверила, подумала, что её виртуальный Ромео ошибся или пошутил − не было в этой девице ничего выразительного. Саша и новая девушка Принца различались как ясное солнечное небо и земля, покрытая мокрым тающим снегом.
Speranza (18:05): «мда… ты предпочёл мне серую мышку, которая тебе даёт. очень хорошо. надеюсь, она доставит тебе ни с чем не сравнимое удовольствие. прощай»
Prinz (18:07): «постой» − успел набрать Принц, но Саша уже отключила интернет. Паутина моргнула красным и исчезла. Девочка-мертвец Лялька скалила с экрана желтые зубки, растягивая синие губы в зловещей улыбке. Саше даже показалось, что над ней глумятся.
− А ты чего лыбу тянешь, образина? – прошипела она и вырубила компьютер. Лицо Ляльки исчезло, перекосившись напоследок каким-то свирепым негодованием. Не в силах больше сдерживать слез, Саша повалилась на кровать и горько заплакала.
Маленькая комнатка Снежиной – самая маленькая в их доме – казалось, стала ещё меньше. Потолок придвинулся, так что до него можно было дотянуться рукой, лежа на полу. Все вокруг было прямо как в больнице. Или, скорее, в морге. Иногда ей даже мерещился терпкий запах хлоромина. Светлые васильки на обоях, как голубые глаза мертвецов, смотрели на девушку со всех сторон, равнодушные к её слезам.
Все парни − сволочи? – думала она. – Вовсе нет. Просто они как животные. Для них сиюминутное удовольствие важнее высокого чувства. Синица в руке лучше журавля в небе!
И девушка тихо завыла от одиночества, начала кусать подушку, заливая наволочку солеными слезами. Успокоилась она только через час.
Не желая больше оставаться в удушливой комнате, Саша набросила куртку, обулась и вышла на улицу. Дождь уже прекратился, осталась лишь лёгкая неприятная морось. Она вернула девушке способность мыслить.
− Ничего. Поживём ещё, − тихо сказала она и зашагала вверх по улице. На часах было двадцать минут седьмого − жизнь в селе только начиналась.
Глава II. Дневник Вячеслава Краснобаева
2006, апрель
Что-то случилось.
Нет, что-то определенно произошло! Я чувствую это. Я ощущаю изменение каждой клеточкой, как может ощущать гусеница происходящие в ней метаморфозы. Что чувствует это уродливое существо, окукливаясь, становясь прекрасной бабочкой, свободным мотыльком? Рожденный ползать не способен к полёту, а я был рожден пресмыкаться. Но теперь всё не так.
Только что я сжег все свои дневники, которые вел с тех самых пор, как научился сносно писать, то есть лет с двенадцати. Помнится, кто-то давным-давно прочитал мои каракули и в шутку сказал: «Заведи дневник. Станешь великим писателем, выйдет бесценный документ». Как глубоко пустило корни семя этих слов! Я усидчиво писал каждый день, учился чувствовать… И вот теперь я всё это сжёг. Меня даже посетило что-то, похожее на удовольствие. То сладкое чувство, которым лихорадит фанатика, что, умертвляя свою плоть каленым железом, верит в очищение духа. Верю и я.
Того Вячеслава − нет, пожалуй, звучит слишком сильно для этой гусеницы! − скорее, Славы, Славика Краснобаева больше нет. Он сгорел вместе со своими записками из мёртвого мозга. Теперь есть я. И мой дневник начал новую жизнь.
Мне нужно новое имя. Какое? Я долго думал над этим. Златоустов, пожалуй, подойдёт. Да, точно, Вячеслав Златоустов.
Я учусь в восьмом классе. Каждый день мой головной мозг пропалывают алгеброй, засеивают физикой, унавоживают химией, поливают географией. А на выходе − винегрет.
А где предмет под названием «жизнь», в котором мы, подростки, так отчаянно нуждаемся? Почему ученики в школе грызут логарифмы и интегралы, забывая их напрочь, стоит лишь сдать экзамены, но в то же время имеют поверхностное, искаженное представление о том, какими должны быть дружба, любовь, отношения между мужчиной и женщиной?
Жизни, как ни странно, совсем не учат. Я постигаю этот предмет самостоятельно, но это долго и невообразимо мучительно. Целых четырнадцать лет мне пришлось потратить на то, чтобы вывести одну единственную формулу: «Я сильнее их всех». А ведь кто-то мог просто шепнуть мне это, и моя жизнь сложилась бы иначе.
Я сильнее их всех. Слишком просто? Как бы не так. Не для меня. После стольких лет рабства и страха эти четыре слова звучат как откровение. Даже не представляю, как я раньше жил, не зная этого. Это просто смешно.