В январе 1999 г меня попросили высказать мнение по вопросу о российско-белорусском союзе Я его высказал в "Независимой газете" Я утверждал и утверждаю, что это мертворожденное уродливое детище, не решающее ни одного из существующих вопросов, стоящих перед Россией и Беларусью, а только создающее новые, не осознаваемые сегодня народами двух государств проблемы, от геополитических до конституционных В частности, создание нового государства может означать отсрочку президентских выборов в России
Само название ответной статьи Зевелева "Непрошенный советчик" --указывало на дискриминационный характер его подхода ко всему тому, что я делаю Для Зевелева я прежде всего идеологический враг, иностранный ученый (с учетом антиамериканской истерии в России из-за военной кампании НАТО против режима Милошевича можно было бы добавить ученый страны -- члена НАТО) Считать аргументом в споре со мною паспорт в моем кармане-- прием столь же недостойный, как и указание на ту или иную национальность автора Я слишком многое сделал для историографии России, чтобы люди, подобные Зевелеву, безнаказанно имели право называть мои советы "непрошенными"
В 1978 г с третьего курса исторического факультета, я уехал из России, так как не в состоянии был выносить ежедневную ложь, которой кормили меня Зевелев и ему подобные Это были не "около 10 ошибок" статьи Г Попова, и даже не "около ста" Это была ложь, уродовавшая наши жизни, калечившая наши души, мешающая нам думать, понимать, анализировать Десятки тысяч страниц, потоки информации, безликие книги по советской истории, в которых, если вырвать титульные листы не отличишь одного автора от другого И ни слова правды. Если я и "обосновался" в США, то только для того, чтобы заниматься историей своей страны не под диктовку Зевелева, чтобы быть свободным человеком, писать и говорить то, что думаю Но никогда, ни в эмиграции, ни позже, в России, когда мои книги выходили стотысячными тиражами, я не позволял себе сводить счеты с советскими историками, хотя ох как легко и просто это было сделать, пользуясь их абсолютной растерянностью в горбачевские и ельцинские годы.
Когда самые первые из них (из вас, господин Зевелев) приезжали в Стенфорд или Гарвард, никто не слышал от меня ни одного упрека Любой мог рассчитывать на мою поддержку Не будем называть имен Те, кому я помогал, это помнят
Мы вместе прошли через этап Тяжелый этап в нашей жизни По разные стороны океанов мы делали то, что считали нужным Не мне вас судить И первым я бы не бросил камень в Зевелева
Сменилась эпоха Сменялись правительства Пришел 1991-й Прошел 1993-й Я хотел бы, чтобы в эти слова вчитались все те, кому дорога наша история, кто относит себя к историкам России Я хотел бы, чтобы эти слова услышал и осознал профессор Зевелев, хотя мы принадлежим к разным поколениям, и я далек от мысли, что та или иная моя статья или десяток аналогичных других в чем-то убедят этого человека мы победили Мы -- это те, кто боролся с господством коммунистической идеологии в мире, в России, в истории. И никогда-- слышите, господин Зевелев, -- никогда мы не допустим возврата к власти коммунистов и подчинения историографии партийным интересам узкого круга лиц. Никогда больше в истории не будет монопольного хозяйничания одной партии. Не мечтайте об этом. Очнитесь. Вы живете уже в другом мире. В этом мире господствуем мы. Пришло наше время.
Сделав это отступление, я хотел бы вернуться к статье Зевелева и объяснить, почему у журнала "Вопросы истории" такой автор, как я, не вызывает настороженности, несмотря на резкость моих концепций и их принципиальное отличие от всего того, к чему привык бывший советский (нынешний российский) читатель
История -- уровень приближения к истине Плохой историк всегда неизмеримо далек от заветной цели Хороший-- ощутимо близок Но никому из нас не дано описать историю во всей ее полноте, красоте и уродливости Эта задача--нечеловеческая Историк перед собой таких задач ставить не должен Я старался и стараюсь быть первопроходцем Я разрабатывал крупнейшие западные архивы по русской истории Впервые на русском языке опубликовал сборник советско-германских документов 1939--1941 годов Впервые-- полное собрание речей П А Столыпина в Государственной думе и Государственном совете, десяток томов архивов Троцкого, несколько монографий Общий тираж моих книг превышает полтора миллиона В 1993 г защитил докторскую диссертацию в Институте истории РАН Против моей защиты в те дни выступила "Правда", опубликовавшая на первой странице статью "Что защищал Ю Фельштинский?" Чтобы совсем огорчить Зевелева, добавлю, что в России докторская степень (не "почетная", а реальная) была присуждена иностранному гражданину впервые Мое сотрудничество с "Вопросами истории" началось в 1991 году Почему же после всего этого в 1999-м я должен "вызывать настороженность"?
Все предпосылки статьи Зевелева необъективны и ложны. Даже та, что я "не поставил в известность" редакцию "Вопросов истории" о том, что сокращенный вариант статьи "Тайна смерти Ленина" публиковался в нью-йоркском "Новом журнале".
В интервью газете "Коммерсантъ", которое проводили по телефону, журналист перепутал Стенфордский университет с Калифорнийским университетом в Беркли и написал от моего имени, что единственный экземпляр газеты "Руль" хранится в Беркли. Это была досадная ошибка, которую я обнаружил после выхода газеты. Только болезненное воображение заставляет Зевелева предполагать, что я "намеренно путаю читателя", не сообщая, что газета хранится в Стенфордском университете и утверждая, будто в архиве в Беркли хранится письмо Л. П. Серебрякова об участии Дзержинского в заговоре против Ленина. (В статье в "Вопросах истории" четко написано, что письмо опубликовано в "Руле" со ссылкой на "Times")