Но возможна ли у нас теперь история? Конечно, нет. История есть уже плод ясного самосознания, плод спокойного самосозерцания. А мы еще далеки от того. У нас теперь пора исторических исследований, не более. И кажется, эта пора только еще начинается. – Слишком крепко была отшиблена у нас память, слишком решительно была разорвана нами связь с прошедшим, чтобы не легло на нас за это законного наказания: непонимания жизни наших предков, непонимания своей собственной народной жизни. Скоро ли можем мы добраться до самосознания, когда и теперь требование народного или самостоятельного воззрения кажется для многих непонятным, а для многих слишком гордым, даже дерзким, ибо, по их мнению, выходит, что нам не должно сметь свое суждение иметь. Итак, устремим же все силы наши на то, чтобы сперва разработать и понять наше прошедшее и стать наконец на свои ноги, вопреки любителям ходить на помочах. А историю писать погодим. У нас есть история, труд великий, монументальный: это «История» Карамзина. Она принадлежит той ложной подражательной эпохе, которая, как ни хлопочут о ней защитники исключительной национальности западноевропейской, сдвинулась со своего места и увлекается, хотя медленно, потоком времени. Карамзин мог писать историю; он не замечал недостатка ясного самосознания. Неизбежные сомнения, необходимые недоумения и вопросы возбуждены еще не были. Карамзин взялся за огромный труд; он старался объяснить темные и непонятные места в истории; но ни сомнений, ни недоумений не видать в его сочинении; он нашел и тон, и слог для истории, им писанной. При «Истории» Карамзина мы не можем остаться; но она не потеряет для нас своих прав на глубокую благодарность и уважение. Цена ее, можем сказать, будет возрастать со временем. Сознавая общую ложность самой «Истории», мы кроме глубокого уважения к великому труду, будем прибегать к ней за указаниями, справляться с ней в том или другом случае, и, вы шедши за пределы ее круга, оценим ее лучше и поблагодарим за нее горячее. Повторяем, Карамзин точно мог писать историю. Но наше время не таково. История такого рода нас удовлетворить не может. Мы чувствуем, что почва колеблется под нашими ногами. Где же тут строить здание? Итак, нам надобно понять сперва русскую историю, понять самих себя, после полуторастолетнего попугайства; а это нелегко для нас, отвыкших жить своим умом и даже чувствовать своим чувством. Для того, чтобы достигнуть главной цели: понять свою историю и самих себя, нам необходимы исследования, исследования и исследования. Само собою разумеется, что учебник всегда возможен. Возможна, может быть, и монография, скорее в виде простого изложения событий.
Не знаем, согласен ли с нами уважаемый автор: во всяком случае, самая книга его согласна с нами. Г. Соловьев предположил себе писать историю, но его верный исторический такт, но потребность современной науки русской истории, потребность, им чувствуемая и понимаемая, не допустили до этого и заставили его на деле написать не историю, а историческое исследование, – и мы очень этому рады. Попытка, если бы она осуществилась на деле, написать историю, попытка преждевременная, непременно была бы неудачна. Мы знаем, что не от недостатка дарования г. Соловьев не написал нам «Русской истории». Из его лекций, которые удалось нам слышать, из разных мест его сочинений, видим мы совершенно тому противное. Мы знаем: у него довольно исторического художественного таланта для непосредственного представления мыслью проникнутых событий, но эпоха не та, но не пришла еще пора для «Русской истории», и потому г. Соловьев может написать только историческое исследование.
Сказав теперь, к какому роду принадлежит, по нашему мнению, новый труд г. Соловьева, обратимся к самому труду и посмотрим, что высказывает в нем автор, как смотрит на Иоанна IV, на его эпоху, на Россию XVI века.
Нечасто в истории встречаются эпохи, в которых бы исторический интерес был так возвышен и так сосредоточен, как в царствование Иоанна. Иоанн провел всю свою жизнь на престоле, с лет младенческих до старческих, и какую изменчивую, бурную и многознаменательную жизнь. И общее значение эпохи, и великие события, и личности, как самого Иоанна, так и окружающих его людей, все становит эту историческую в жизни народа эпоху наряду с самыми замечательными.
Автор в начале книги, говоря о первых годах Иоаннова царствования, высказывает очень верную и важную мысль, о которой мы уже упоминали. В отношениях Иоанна к боярам видит он последнее проявление борьбы между государем, начинающим новый порядок вещей, пришедшим к новому понятию о власти, – и его дружиной, помнящей прежнее свое значение и старающейся его удержать. Приводим слова самого автора.