— А не кто?
Мать мягко обмахнулась веером и улыбнулась с терпеливой карамельной сладостью, от которой сводило зубы; Татьяну аж передёрнуло. Её взгляд сделался менее презрительным, хмурое лицо разгладилось.
— А не твой сын, Элла, — проговорила она чуточку мягче, но всё ещё враждебно. Её муж с силой дыхнул в трубку, взвился пепел, и Татьяна обернулась к нему с такой скоростью, будто змея, развернувшая кольца, — убери свою трубку, Лёша! Тут решается судьба твоей дочери!
Алексей Юшков флегматично пожал плечами и всё-таки соизволил отложить газетку в сторону. Свернул её и небрежно положил на журнальный столик, а после воззрился на жену с хладнокровным спокойствием. Антон бы восхитился, если бы его не пробивало на смех.
— У меня их три. И две племянницы. Думаешь, я недостаточно пекусь об их счастье, Таня?
Татьяна нехорошо сощурилась.
— Я сказала, что…
Её муж торопливо поднялся с пуфа, отряхнул сюртук и кивнул в сторону выхода из гостиной.
— Ты пока поболтай с Эллой, а я поговорю с новоявленным женихом.
Он, кстати, солгал, потому что они не разговаривали — Алексей задумчиво курил свою трубку, а Антонин сигарету. И молчали оба, потому что, видимо, о свадьбах и сватовстве имели представление весьма посредственное, раз выходило всё шиворот-навыворот.
— У Евгении характер отвратный, — намолчавшись вдоволь, пробормотал князь Юшков, даже не глядя на Антона, — вытянешь? Хуже, чем у матери.
Антонин сунул руки в карманы и склонил голову к плечу, глядя на счастливого отца семейства с нескрываемой насмешкой.
— Мне не двадцать лет. Как-нибудь справлюсь.
Алексей Юшков неожиданно хохотнул.
— Да уж, далеко не двадцать… Ну, — он вытряхнул из трубки остатки табака прямо в золотую пепельницу, сиротливо стоящую на подоконнике в композиции ярких цветов, — пусть будет так, зятёк. Удачи. Если что, то вернуть или поменять нельзя, гарантий никаких.
Когда они уходили, то мать подцепила Антона под локоть с таким видом, будто ещё минута, и она возьмёт в руки арбалет и кого-нибудь пристрелит.
— Жуть какая, — пожаловалась она ему на ухо крайне ворчливо, — Татьяна совсем уже озверела. Шутка ли — трое дочерей и две осиротевшие племянницы… Как она выжила с таким женским табором, спрашивается? Бедняжка.
Антона аж передёрнуло — встречаться с этой бедняжкой он не желал бы ни в коем случае. Желательно, никогда. Встречи с тёщей придется минимизировать по полной программе, иначе он не доживёт до своего ближайшего дня рождения.
— Мам…
— Не мамкай! — она нахмурилась, — вы тоже были весьма отвратительными в детстве, — мама вдруг издевательски фыркнула, — да и сейчас не лучше. И не смейся мне тут!
А потом она ударила его шелковыми перчатками по голове, но Долохов успел вовремя увернуться, так что удар пришелся на плечо.
На свадьбе же он очень хотел умереть. Или выпить. Антонин впервые за долгое время действительно захотел выпить, а то и напиться, но к столу его даже не допустили, а за весь вечер он так и не поужинал, хотя ему неожиданно захотелось.
Молодая невеста походила на ангела, но это он заметил и в первую их встречу. Сейчас это ощущение намного усилилось — вся такая невесомая и легкая в длинном белом платье и совершенно идиотской фате, будто сошла с картинки из книги сказок. Фата так и не смогла скрыть лукавые смешливые глаза и блеск диковинных волос, которые притягивали взгляд магнитом.
Долохов только и делал, что любовался её волосами или тем, с какой лёгкостью она избавлялась от всех, кто оказывался ближе положенного — она с нежностью развернула собственную мать, беспрестанно плачущую в кружевной платочек, снисходительно кивнула отцу и единственное, что сделала, так это представила ему своих многочисленных сестёр, но имён Антон так и не запомнил. Их было слишком много, ему и своих родственников хватало.
— Поздравляю тебя с браком, — радостно провозгласила белобрысая Лиза Паскевич, улыбаясь так паскудно, что Антон грешным делом заподозрил её в какой-то гадости и не ошибся, — хотя хорошее дело браком не назовут, конечно же…
— Твой труп никто не опознает, Лиза, — невеста в невесомом паучьем наряде приторно улыбнулась, и её кузину сдуло попутным ветром. Мгновением.
Антон начал тоскливо высчитывать вероятность, которая позднее приведёт его к смерти. Вероятность было стопроцентная, а свадьба между тем пылала роскошью и пышностью, от которой рябило в глазах. Гремели тосты, розовое искристое шампанское лилось по фужерам, вспыхивали фонари и по воздуху тянулись яркие мелодии традиционных бальных танцев, пока Антонин боролся с желанием развернуться и сбежать прямо сейчас. Обратно в Англии, скорее всего. А ещё лучше — прямиком в Азкабан.
По его предплечью с мягкой осторожностью скользнула тонкая женская ладонь в кружевной ванильной перчатке.
— Уже стемнело.
Да. Уже стемнело. Дальше по расписанию стояла брачная ночь, но морально Долохов готовился спать в гостиной на диване, если только не на улице за дверью. Нет, ранее у него никогда не было проблем с женщинами, они всегда у него были и не всегда в количестве одной, но ни на одной из них он ещё никогда не был женат. Женитьба, кажется, накладывала определённые ограничения и обязанности… Или нет?
Он вообще не собирался никогда жениться, прожигая свою любовь с женщинами на одну ночь, а утром забывая их имена. Он путешествовал от женщины к женщине, прекрасно зная, что из него не выйдет хорошего мужа. Бушующий кочевник без желания надолго задерживаться на одном месте или с одной дамой, во что он теперь превратился?
Он даже не было в неё влюблен, в эту маленькую княжну Юшкову. Она была хорошенькой и острой на язык, она ему нравилась, и Долохов помнил, как её зовут, спустя даже несколько месяцев от знакомства. Как это… Отвратительно слащаво.
Антон размышлял достаточно долго, курил и отсутствовал столько времени, что мог безбоязненно зайти в свою спальню и гарантированно застать свою невесту спящей. Мог просто лечь рядом и сделать вид, что всё в порядке, потому что он вроде бы не собирался заставлять её спать с ним. Он как-то вообще не был уверен, что Евгения Юшкова — рыжая фея с бала — горела желанием выходить за него замуж.
А он не горел желанием жениться. Антон вообще не горел, он только тлел и постоянно мёрз, и это было настолько жалко, что он ненавидел себя самого. Он медленно превращался в депрессивного меланхолика с отсутствием тяги к жизни. Если уже не превратился.
Так что, толкая дверь в спальню, он ожидал что угодно, кроме… Кроме этого. Ну, кроме того, что он там действительно застал.
Длинные красивые ноги в тонких чёрных чулках, кокетливое кружево нижнего белья, белоснежная гладкая кожа, распущенные яркие волосы, пряной медью лежащие на подушке. Когда дверь скрипнула, то Евгения перевернулась на бок, небрежно провела ногтями по молочному бедру, обтянутому кружевом, а потом просто поманила его пальцем.
— Ты что-то долго. Иди ко мне.
Долохов как-то отстранённо подумал, что сейчас сдохнет к чертям собачьим. Просто возьмёт и сдохнет.
Когда всё закончилось, и он оторвался от неё — умиротворенный, довольный и сытый, Евгения просто забросила ногу ему на бок и обняла со спины, прижимаясь очень тесно и очень жарко. Она была маленькая, но теплая.
— В одиночку спать холодно, твоя светлость, — промурлыкала она ему куда-то в изгиб шеи и хихикнула, кокетливо куснув за мочку уха, — обнимите меня.
Антон послушно обнял, с осторожностью прижимая к себе хрупкое женское тело. Она была даже не горячей, а огненной. Казалось, дотронься до обнажённой кожи и получишь ожог.
— Так и будешь меня по-княжески звать?