— Птичек кормить идешь аль других каких лесных зверюшек? — насмешливо спросил Бекренев, ощупывая карманы овчинного полушубка старика.
— Куда надо, туда и иду, — зло отрезал Афанасий.
Бекренев приблизил свое лицо к бородатому лицу Афанасия и, чеканя каждое слово, произнес:
— Идешь ты к своему сыну Ивану и нас тоже поведешь к нему.
Старик наконец-то сдвинул ноги, обутые в валенки с клееными галошами, переступил несколько раз с ноги на ногу и глухо выдавил:
— А ежели не поведу?
— Кончай баловать, Афанасий! — Смирнов передвинул ближе к пряжке ремня кобуру и вплотную приблизился к старику: — По военному времени за пособничество вооруженным бандитам знаешь что полагается?
Старик снова переступил ногами и вдруг по-бабьи запричитал:
— Да какой же мой Иван бандит? От воинской повинности уклонился… По молодости это у него, по недоразумению… А ежель оружьишко какое у него завелось, дык у кого его нонче нету…
— От чего твой Иван уклоняется — потом разберемся, — прервал стариковские причитания Бекренев. — А сейчас веди нас к нему, да не вздумай шутки шутить. — Бекренев вытащил из кобуры пистолет. Его примеру последовал Смирнов.
— Давай, давай, Афанасий, топай, выхода у тебя другого нету. — Бекренев поднял с земли мешок и сунул его Афанасию.
Старик завязал мешок, вскинул его на плечи, просунул в лямки руки и, снова сгорбившись, направился в лес. Шли они долго, так долго, что Бекренев уже подумывал о коротком отдыхе. Впереди, то скрываясь за стволами деревьев, то снова появляясь, маячила горбатая от мешка фигура Афанасия.
«Легок на ногу, старый хрыч», — с завистью подумал Бекренев. Но вот старик замедлил шаг, закрутил головой.
«Где-то здесь, рядом», — догадался Бекренев.
Спустились к ручью, перешли его вброд, стали подниматься на высокий песчаный берег. Выглянувшая из-за туч луна залила бледным светом крутой откос, и внезапно прямо перед собой Бекренев и Смирнов увидели обложенную дерном крышу землянки. Возле низкой двери стояли две пары лыж.
«Зимовать собрались», — мелькнула у Бекренева догадка.
Старик в это время подошел к двери землянки.
— Стучи, — тихо приказал приблизившийся Бекренев.
Смирнов занял место тут же, за спиной старика. Афанасий стукнул раз-другой кулаком в дверь и тут же позвал:
— Иван, это я, открой!
В землянке послышалось движение, кашель, дверь скрипнула и зловеще зачернел провал куда-то вниз, под землю.
И тут неожиданно старик запричитал:
— Иван, я не один! Энкавэдэшники здесь!
Резко оттолкнув Афанасия, Бекренев и Смирнов скатились в зияющий провал и в тусклом свете сальной свечи успели увидеть двух мужчин в исподнем, метнувшихся в угол землянки, где на жердяных нарах тускло поблескивало оружие.
— Назад! Перестреляем как собак! — приказал Бекренев, выпустив пулю куда-то вниз, под ноги бандитов.
Через пять минут все было кончено. Трясущимися от волнения руками Бекренев и Смирнов связали руки бандитов, поочередно вытащили их наружу. Афанасий стоял на том же месте у входа в землянку, не снимая с плеч мешка, и тихо, по-звериному, скулил.
Один из бандитов, высокий, горбоносый, повернулся к Афанасию и злобно прошипел:
— Притащил-таки за собой легавых!
— Да рази это я, Ваня! Они сами нас выследили, — уже совсем по-детски захныкал старик.
Когда Ивана Никифорова привели на первый допрос, Бекренев невольно залюбовался арестованным. Высокий, стройный, темные густые волосы, небольшая бородка, голубые, несколько навыкате, глаза, нос с небольшой горбинкой, — при виде такого парня редкая девка не потеряет голову, где уж там было устоять Евгении.
Держался на допросе Никифоров спокойно, на вопросы отвечал уверенно. Лет ему от роду двадцать семь, призван в армию в конце июня сорок первого. Под Мадоной, что в Латвии, в начале июля того же сорок первого года во время сильной бомбежки отстал от своей части. Стал уходить на восток, нарвался на немецкий десант, удалось скрыться в лесу. Долго потом плутал по хуторам, добрался до дома — а там уже тоже немцы. Все годы оккупации прятался, жил вначале в лесу, потом прибился на хутор к вдовушке-солдатке. Там и перезимовал. Не поладив с хозяйкой, снова ушел в лес. Случайно встретил такого же, как он, окруженца, перебрались вместе в леса поближе к Скробам, здесь и выстроили землянку, решили переждать в этом убежище до лучших времен. Еще раньше он познакомился в одной из деревень с беженкой Евгенией, привел ее к старикам в Скробы. Покушались ли они с напарником на государственное имущество? Да, был такой грех, обчистили пару-тройку магазинов да колхозную амбарушку: есть-пить ведь надо было. Готов отвечать за это по закону. Оружие? Так его сейчас кругом понакидано-понабросано, вон сопливые мальчишки с немецкими «шмайсерами» в казаки-разбойники играют. Автомат носил так, для острастки, ни разу не применил его в деле. Почему не выходил из леса? Да боязно было как-то: чем оправдаться, что ни в армии, ни в партизанах? Война кончится, вот тогда уж…