Потом, после этого письма, Ким приехал ко мне в Москву. У него семья — четверо детей. Мы многое рассказали друг другу. Поведал я ему о героической гибели Миши Портного, о других боевых друзьях — летчиках, погибших в боях за Родину. К сожалению, эта встреча была единственной. Но дружеская переписка с Кимом Ивановичем продолжается. В настоящее время Ким полон сил и энергии, ведет среди молодежи села большую военно-патриотическую работу.
...После пяти дней блужданий по лесным тропам мы вышли к небольшой деревушке Никулино, окруженной лесом. Повстречавшийся нам в лесу боец сообщил, что немцев здесь нет. Зайдя в деревню, мы остановились возле избы. Вскоре к нам вышла женщина лет тридцати. Она сказала, что звать ее Шурой, а фамилия Герасимова. Шура подтвердила, что немцы в их деревушку не заходили.
— Говорят, германцы боятся леса, вот и не заглядывают в наши хаты, — объяснила она. И тут же спросила; — А вы кто будете?
— Летчики, — в открытую начал я.
— Не знаю, не знаю, — оглядывая пас со всех сторон, заговорила Шура. — За сутки мимо нас человек двадцать — тридцать проходят, все называют себя танкистами, артиллеристами... Только летчиков не было. А намедни один пришел, просит поесть и говорит, что он сапер. Я и не знала, что есть такие... Небось есть хотите?
— Хотим, — сознался Михаил.
— Тогда заходите.
Мы вошли в русскую избу. Слева в углу стояла кровать, застланная серым одеялом, у печки — широкая скамья. Большой стол покрыт клеенкой, вокруг него — несколько табуреток. На стене тикали ходики, а в переднем углу виднелись иконы с лампадой. Шура поставила на стол глиняное блюдо с картошкой, подала по куску ржаного хлеба и по кружке кваса. Вскоре в избу вошла Шурина соседка. Острыми глазами она посмотрела на нас и, обращаясь к хозяйке, спросила:
— Опять к тебе гости пожаловали?
— Гости, Катя, да какие — летчики! — пояснила Шура.
— Летчики? — хохотнула Катя.
Она взяла хозяйку за рукав и вошла с ней в чулан. Оттуда до нас еле слышно доходил разговор. Катя продолжала:
— Какие они летчики, небось арестанты какие-нибудь... Говорят, сильные бои идут у Ломоносово. Неужто .наши не выдержат, отступят?
— Трудно сказать, — вздохнув, ответила Шура. Мы быстро справились с едой. Заканчивая, Миша торопливо допивал квас, поперхнулся и сильно закашлялся.
Хозяйка и соседка вышли из чулана.
— Поели? — спросила Шура.
— Спасибо за угощение, — сказал я, — Нам надо идти дальше.
Перед уходом Шура, показав на чугун с картошкой, предложила:
— Возьмите на дорожку.
Мы не отказались, поблагодарили сердобольную хозяюшку и ушли. Больше двух суток мы ходили в этом районе, хотели углубиться хоть на пять — восемь километров на восток, но из этого ничего не получилось. На проселочных дорогах мы всюду наталкивались на немцев. Ночью слышали артиллерийскую канонаду. Видно, права была Катя, когда говорила соседке, что у Ломоносове идут бои. На следующий день к вечеру мы вернулись в Никулино.
Решили зайти в крайнюю избу. Когда зашли, здорово смутились: за столом с сыном сидела Катя.
— Здравствуйте, — сказали мы.
— Ну здравствуйте, летчики-арестантики, — ехидно ответила хозяйка дома.
— Мы действительно летчики, — устало садясь на скамейку, сказал я. — Хотели идти дальше на восток, а там кругом немцы...
— А чем же вы докажете, что вы летчики? — не унималась Катя. — Чем?!
— Я докажу! — вспылил Миша. Он вынул из кармана жетончик. — Пожалуйста, смотрите.
Как ни в чем не бывало Катя открыла крышку жестяного жетона, извлекла оттуда отпечатанную на машинке бумажку и вслух стала читать:
— «Сержант Портной М. С. — радист 53-го авиационного дальнебомбардировочного полка. Уроженец Украинской ССР, Полтавской...»
Катя перестала читать, вложила бумажку в жетон и закрыла его. Встала, подошла вплотную к Михаилу и, отдавая жетон, сквозь слезы сказала:
— Простите меня, этакую непутевую: не могу, никак не могу верить на слово. Да и вид-то у вас такой...
— Мы и не сердимся, — сказал я. — Просим только денек-другой переждать где-нибудь у вас.
Мы познакомились. Хозяйку звали Екатериной Филипповной, фамилия ее Бабкова.
После ужина с разрешения хозяйки и с помощью ее сына Николая мы забрались на сеновал, прорыли там глубокую нору. Екатерина Филипповна предложила нам старенькое одеяло, поношенный стеганый мужской пиджак. За последние несколько суток мы впервые спали более или менее сносно.