Дитя Чаран не помнил залу во всех подробностях, поэтому фантом легко нашел лазейку в алгоритме воспоминания, спрятавшись в тенях. Если бы мог, осколок матрицы печально усмехнулся бы. Разочарование в себе, в собственных силах, чувство вины, достигшее пика, запустило процесс, удаляя очередные острова памяти Дитя. А наблюдателю было и смешно и тоскливо ощущать вину этого, еще такого юного создания. На него взвалили слишком большую ответственность, в слишком тяжкие времена. И да, ему, фантому, было очевидно, что Дитя принял верное решение, уничтожая Дом, и в этом нет его вины...
Только если его...
Фантом поднял руку в обрывках теней, вмешиваясь в действия Оков. Это оказалось просто. Сила, дарованная осколку на время тут, легко проникла в чужую мощь. Проникла, и почти мгновенно изменила воздействие. Не удаление, а воссоздание элементов матрицы.
Фархина выгнуло от боли... Что ж... любая жизнь приходит с болью. Этого правила не изменить. Фантом сжал руку, прорезая собственную «призрачную» плоть. Черная, вязкая, как патока дастьяра закапала на сверкающие чистотой плиты зала. А внутри матрицы Дитя происходили необратимые изменения. Новая сила, проникнув внутрь фархина, планомерно разрушала, словно коррозия клинок, структуру самих «цепей», притягивающий Дитя в эту залу.
Последний рывок - и Дитя Чаран выбросило из Устранителя. Все просто, нет «цепей» - и чуждая энергия, уже не «видит», не чувствует Дитя.
Фантом бросил ненавидящий взгляд на образ предателя. Да, когда-то и в его Оковах был этот образ, а сейчас он преследует его во снах. В этом фантом и Дитя похожи, но разница между ними огромна. Дитя - жертва, верный до конца. Фантом же - изменник клятв, недостойный прощения.
Обрывки крыльев закрыли контур фигуры осколка, и фантом нырнул в ту же лазейку, следуя за фархином.
***
Незаметно от фантома отделился такой же черный сгусток. Он словно бы окутывал осколок матрицы. И пока он был частью его, был совершенно незаметен, не ощущался не только этой псевдо-реальностью, но и самим осколком. Да, сгусток и осколок были черными по оттенку, но лишь оказавшись отдельно друг от друга, стало ясно насколько это разная чернота. Та, что была частью «сгустка» была намного глубже. Не каждый глаз разумных, не во всех мирах способен вообще воспринять такой цвет, не то что разобрать все его оттенки. Этот «черный» был за гранью возможностей большенства. Его, можно сказать, и не существовало в реальностях. И сейчас, находясь рядом, он оставался невидим, как не видны человеческому глазу движения воздуха, их можно лишь ощутить. Только сгусток не делал ровным счетом ничего, чтобы быть обнаруженным. Стоило осколку начать исполнение Очищения, как часть сгустка последовала за его энергией, умело и привычно превратившись в часть его силы. Спрятавшись за ней, как за щитом. В этом не было ничего сложного. Привычно. Ведь простым прикинуться намного проще, чем сложным. А сила этих созданий была проста, как и все с чего зарождаются новые Ветки.
Части сгустка было даже смешно, в те минуты, пока разрывались связующие узлы в теле этого мальчика.
«Дитя Чаран» - передразнил сгусток мысли осколка. - Эх, дети - дети, почему вы никогда не называли вещи своими именами? Почему не «сын»? Почему же вы так и не сообразили, как ценны эмоции? Почему так и не создали «семейные» узы?»
Сгусток дождался, когда из этого места исчезнет пригласивший осколок. И только оставшись в полном одиночестве, сгусток вытянулся, превратившись в образ женщины. Созидающей, из этой расы. Достигшей той возрастной грани, когда любая возможная форма выглядит дряхлой. А проще говоря, старухи.
- Эх! - старушка тяжело размяла спину, и с огромным трудом подняла крылья. - Дети - такие дети...
Она размяла пальцы и принялась изменять алгоритмы этих Оков. Полностью разорвать их связь с тем мальчиком никак нельзя. Слишком долго Атман подвергался изменениям. А гробить такого ребенка - преступление. Но изменить само воздействие на Атман, который тут называют естеством, Она, конечно, может. И сделает...
- Малыши, - ласково заговорила старушка. В ее больших, выцветших глазах появились слезы, так несвойственные этой расе. - Какое же тяжкое бремя, видеть ваши ошибки, и все равно позволять вам их совершать!