A где-то замки и двери,
таинственных связей нити,
и кто-то в пространстве тухлом,
не помнящем света дня,
в своей колдовской пещере,
в удушливом злом гаити
втыкает иголки в куклу, похожую на меня.
Альцгеймер
недочитанный брошенный Кафка
на столе на диване на пуфе
всё никак не закончится главка
где смешно как всегда о Тартюфе
окна настежь февральскому зною
не привыкнуть к кошачьему лаю
телевизор включён но не мною
а как выключить даже не знаю
мир стал тенью дрожащей нечёткой
архимедленной точкой опоры
в кухне кто-то гремит сковородкой
что-то ищут наверное воры
ищут деньги а деньги на бочке
точно знаю а может и брежу
ведь от прошлого только кусочки
но всё меньше тусклее и реже
скоро завтрак а может и ужин
может каша а может и птица
только хочется выйти наружу
там где солнце и воздух и лица
там их много улыбчивых милых
там ответят на очень простое
то на что я ответить не в силах
почему я
куда я
и кто я
Пятое колесо
Нелепый, как в террариуме сом,
как Бах на дискотеке в стиле рэгги,
он был в телеге пятым колесом
для вящего спокойствия телеги.
Неслышен, незаметен, невесом…
Но если сел в ковчег — не ной в ковчеге.
Ещё не господин, уже не раб,
он просто брёл. О боге и о чёрте
не думая. Этап сменял этап.
А время в алхимической реторте
всё таяло. В пути любой ухаб
взрывался в подреберье и аорте.
И ясным днём не видел он ни зги
в бесформенных клубах житейской пыли.
Он не умел молиться: «Помоги!»
и не имел понятия о стиле.
Он, надрываясь, возвращал долги,
которые давно ему простили.
Урочный час. Приют взамен шале.
Не отделив ответы от вопросов,
всё в мире знавший о добре и зле,
из рук его упал прогнивший посох.
Ничто не изменилось на земле.
Арба ползёт на четырёх колёсах.
Человек в футляре
Я человек в футляре по размеру, я сам себе и червь, и царь, и бог, не склонный принимать ничто на веру без превентивной пробы на зубок. Всерьёз грущу, а усмехаюсь вяло, для бытия землицы выгрыз пядь, а вас здесь совершенно не стояло, и я прошу за мной не занимать. Я пла́чу в цирке. Веселюсь на тризне. Во мне живут простак и эрудит. Я человек в футляре по харизме: и верх его мне темя холодит. Я сквозь забрало вижу снег и лужи, я сквозь бойницы вижу солнца луч… Судьба футляр мой заперла снаружи и, ухмыльнувшись, выбросила ключ. И я достался будням и рутинам, бредя, как сивый мерин в поводу… А ключ — в яйце (Кощеевом? Утином? — неважно. Всё равно же не найду).
Порой сижу, вдыхая запах ветра, в раздумьях коротаю вечера, а дух парит (на высоте полметра, чтоб не упасть, когда придёт пора). Невидяще в газетку взором вперясь, ища комфорт в игре огня и льда, я пью напиток мене текел херес и кое-что покрепче иногда. А мысли вновь чадят угрюмым дымом, в мигреневый преобразуясь смог: ведь я, любя и будучи любимым, цепей футляра разомкнуть не смог. И вроде бы по нужным кликал темам и ввысь порой взлетал, как монгольфьер, но прожил жизнь в скафандре с гермошлемом в метрической системе полумер. В моем строю ни пеших нет, ни конных, владенье словом «нет» сошло на да. В артериях — и сонных, и бессонных — бормочет чуть нагретая вода.
А если кто придёт по зову сердца (я слышал, есть горячие сердца) и не сочтёт меня за иноверца, за чужака, за фрика, за глупца, найдёт набор отменного металла (отвёртки, плоскогубцы, молотки) — футляр мой, уступив руке вандала, с боями распадётся на куски, не выдержит искусного удара, тем более что это не броня…
И все увидят, что внутри футляра,
среди его обломков
нет меня.
Камуфляж
Где-то бури извне, где-то принято выть на луну,
а в твоей стороне лишь отчаянно тянет ко сну.
Ты давно неуклюж и стесняешься выйти на пляж.
На сидениях — плюш, под рукою — конфеты «Грильяж».