Ты — на илистом дне, ты сто лет не ходил на войну.
На, испей «Каберне», ведь вино не вменяют в вину.
Ты безвреден, как уж, и высок, словно первый этаж…
Если взялся за гуж — не надейся на ажиотаж.
Позабудь о весне, не гони приливную волну.
Жизнь успешна вполне, если с глаз не снимать пелену.
Околоченных груш не вмещают ни дом, ни гараж.
Недоигранный туш — лишь уютный обман, камуфляж.
Станет больно струне, если пальцами тронешь струну.
Ты теряешь в цене, и тебя не допустят в страну,
где средь ветра и стуж существует, как глупая блажь,
пламенеющих душ безнадёжный и чистый кураж.
Бард
Остаётся еще много песен в запасе у барда.
Практически — уйма.
Из аккордов своих да из текстов он честно сложил оригами.
Так откуда тогда ощущенье последнего ярда?
Последнего дюйма?
Отчего же тогда, отчего пьяный танец земли под ногами?!
Март стоит за окном, побеждая вселенскую скуку.
Улыбки на лицах.
Ну, а здесь темнота. Тишина. Под курсором — пульсары курсива.
Бард сидит за столом, изучая искусство сеппуку.
Авось пригодится,
ибо это, хотя и довольно кроваво, но всё же красиво.
Жизнь намного сложнее и жёстче, чем аз-буки-веди.
А в клетке — как в клетке.
Отчего же в окошке прохожий — весёлый, как гусь у бабуси?!
И ведь с ближним своим пуд салями давно как доеден,
включая объедки.
А герой всё не спит, изучая пост-мортем букет послевкусий.
Всё, что с ним состоялось — одно дуновение ветра,
фантазия, бредни,
неприметно-ненужная нотка в простой хроматической гамме.
Вот и бьёт наповал ощущенье последнего метра
и пяди последней;
оттого-то опять и опять пьяный танец земли под ногами.
Уходящему
Хорошо уходить по-английски
в равнодушный багряный закат
без упрёков, без пошлой записки,
без случайного взгляда назад.
Хорошо уходить по-английски,
уходить в неуют, в непокой,
неба край поразительно близкий
изумлённо потрогав рукой.
Отойти от вселенских законов,
от нелепых «хочу — не хочу»…
Все свои миллиарды нейронов
пригасить, как ладонью — свечу.
Позабыть о чужом постоянстве,
позабыть, где враги, где друзья,
и побыть в безвоздушном пространстве
оболочкой бестелого «я».
А вернувшись назад, не оставить
ничего на хард драйве обид.
Отыскать директорию «Память»
и, зажмурясь, нажать на «Delete».
У воды постоять, у причала,
отыграв бесполезную роль…
И начать всё по-новой. Сначала.
В полой точке под номером ноль.
Искусство одиночества
Одиночество — странная штука…
Ты — вовне, где не мир, не война.
Тетивой робингудова лука
в перепонках дрожит тишина;
тишина, наделённая весом,
обделённая даром любви…
Не гулять ли вам Шервудским лесом,
телефон и компьютер с TV?!
Ты — дошедший до истины странник.
И с находкою этой сполна
ты сроднился, как мёртвый «Титаник» —
с барельефом холодного дна.
Время — жалкий нескошенный колос,
перегнивший от влаги и стуж,
просто путь, разделённый на скорость,
просто формула. Физика. Чушь.
Время кончилось. Птица кукушка
замолчала и впала в тоску,
и часов пунктуальная пушка
не пaльнёт непременным «ку-ку»,
и реальность поставлена к стенке
вкупе с вечным «люблю — не люблю»,
вот и память теряет оттенки,
асимптотой склоняясь к нулю.
Неподвижность. Не мука. Не скука.
Может, только начало пути…
Одиночество — странная штука,
идентичная счастью.
Почти.
Из окна второго этажа
Ветрено. Дождливо. Неприкаянно.
Вечер стянут вязкой пеленой.
И играют в Авеля и Каина
холод с календарною весной.
Никого счастливее не делая:
ни дома, ни землю, ни людей,
морось кокаиновая белая
заползает в ноздри площадей.
Небо над землёй в полёте бреющем
проплывает, тучами дрожа…
И глядит поэт на это зрелище
из окна второго этажа.
По вселенным недоступным странствуя,
он воссоздаёт в своём мирке
время, совмещённое пространственно
с шариковой ручкою в руке.
И болят без меры раной колотой
беды, что случились на веку…