Выбрать главу
Здесь не полезет в голову Монтень, не тянет слушать оперу «Эрнани»; здесь торжествует сладостная лень, не тронутая жаждою позна- ний. Здесь очень хорошо депрессий без, здесь далеки война и мирный атом… Здесь, разбивая лоб о волнорез, летит волна стремительным домкратом на шумный пляж, где тучные тела соседствуют с модельными телами, где радостным знакомствам несть числа (и прочим отношеньям меж полами). В песок зарылись люди, как кроты; им отпуск — и надежда, и отрада… Им просятся в иссушенные рты беременные гроздья винограда; забыт любой континентальный криз, забыты дом, заботы и поступки, пока с ума сводящий легкий бриз летит от Феодосии к Алупке. И здорово средь этой красоты, на этом ослепительном просторе вовсю кидать эвксинские понты, как камни в зеленеющее море.
Писателям здесь тоже ничего, и даже — не поверите! — поэтам. А то, что не бывал здесь Ивлин Во — так он и сам не раз жалел об этом. Качает шевелюрой кипарис, погодным соответствуя канонам, и вдохновенье, словно главный приз, является к нуждающимся в оном. Поэт в Крыму сверкает, как рубин; фантазиям его открыты двери, и создаёт он всяких черубин; придумает — да сам же в них поверит. И я б хотел сидеть на берегу, как многие Великие сидели, и убеждать себя, что я могу, и этот факт доказывать на деле созданием невероятных строк, что станут для людей небесной манной… А чуть поздней, когда наступит срок, я звучно их прочту своей желанной; и для неё взыгра- ют краски дня от мощи поэтического слова…
Увы, но без стихов она меня не любит. Как Волошин Гумилёва.
Но дело в том, что нет меня в Крыму, и горизонт мой слишком редко ясен. И в Бостоне я грустен, как Муму, которую несёт к пруду Герасим. Сижу, на всех и каждого похож. Обжил отменно жердочку насеста… А кто-то всё твердит, что это ложь — считать, что человека красит место, что, дескать, всё как раз наоборот, что человек сильнее обстоятельств… Но лучше б он закрыл на время рот и с глаз свалил долой, по-рачьи пятясь. Мы все, пока свободою горим, о дальних странах сочиняем песни…
Сегодня мне опять приснился Крым. И будет сниться завтра. Хоть ты тресни.

Между Кембриджем и Бостоном

Между Кембриджем и Бостоном мостик, птички, стар и млад… Как бы к месту было по́ сто нам — да законы не велят. Мы смешались с этой гущею, как с заваркою вода… Улыбнитесь нам, бегущие от инфарктов в никуда. Между Кембриджем и Бостоном — гладь речная, как стекло… Как же раньше было просто нам, как же нынче тяжело. И не то чтобы пробоины, и не то что белый флаг… Просто мы с тобой устроены чуть неправильно. Не так. В этом сне, не нами созданном век проходит, словно час…
Между Кембриджем и Бостоном — мир, счастливый и без нас.

Баскервильская осень

Оскома ноября. Пустые зеркала. Зелёный стынет чай. Допей, а хочешь — вылей. Последнюю листву съедает полумгла. Пора перечитать «Собаку Баскервилей». На крыше лёгкий снег, на стёклах первый лёд… Заройся в тёплый плед, замри женою Лота. Держаться в стороне от торфяных болот немыслимо, когда вокруг одни болота. Как хочешь, так и дли неприбыльное шоу, скукоженная тень в застиранном халате… Сэр Генри, ты один. И Бэрримор ушёл к тому, кто меньше пьет и регулярней платит. А скомканная жизнь летит, в глазах рябя. И красок больше нет, и век уже недолог, да сети, как паук, плетёт вокруг тебя свихнувшийся сосед, зловещий энтомолог: он фосфором своих покрасил пуделей, чтоб выглядели те чудовищно и люто. Покоя больше нет. Гулять среди аллей рискованнее, чем со скал — без парашюта. Ты весь скурил табак. Ты рад любым вестям, но телефон молчит. Часы пробили восемь…
На полке Конан-Дойл. Метафоры — к чертям. На свете смерти нет. Но есть тоска и осень.

Summertime, или Песня без музыки

Июльский ветерок, горяч и чист, по лицам хлещет, как заряд картечи… У входа в молл седой саксофонист играет «Summertime», сутуля плечи. Храни нас, Бог. И музыка, храни. И души утомлённые согрей нам… Ну что нам сорок градусов в тени, коль рядом тени Паркера с Колтрейном?