Здесь не полезет в голову Монтень, не тянет слушать оперу «Эрнани»; здесь торжествует сладостная лень, не тронутая жаждою позна- ний. Здесь очень хорошо депрессий без, здесь далеки война и мирный атом… Здесь, разбивая лоб о волнорез, летит волна стремительным домкратом на шумный пляж, где тучные тела соседствуют с модельными телами, где радостным знакомствам несть числа (и прочим отношеньям меж полами). В песок зарылись люди, как кроты; им отпуск — и надежда, и отрада… Им просятся в иссушенные рты беременные гроздья винограда; забыт любой континентальный криз, забыты дом, заботы и поступки, пока с ума сводящий легкий бриз летит от Феодосии к Алупке. И здорово средь этой красоты, на этом ослепительном просторе вовсю кидать эвксинские понты, как камни в зеленеющее море.
Писателям здесь тоже ничего, и даже — не поверите! — поэтам. А то, что не бывал здесь Ивлин Во — так он и сам не раз жалел об этом. Качает шевелюрой кипарис, погодным соответствуя канонам, и вдохновенье, словно главный приз, является к нуждающимся в оном. Поэт в Крыму сверкает, как рубин; фантазиям его открыты двери, и создаёт он всяких черубин; придумает — да сам же в них поверит. И я б хотел сидеть на берегу, как многие Великие сидели, и убеждать себя, что я могу, и этот факт доказывать на деле созданием невероятных строк, что станут для людей небесной манной… А чуть поздней, когда наступит срок, я звучно их прочту своей желанной; и для неё взыгра- ют краски дня от мощи поэтического слова…
Увы, но без стихов она меня не любит. Как Волошин Гумилёва.
Но дело в том, что нет меня в Крыму, и горизонт мой слишком редко ясен. И в Бостоне я грустен, как Муму, которую несёт к пруду Герасим. Сижу, на всех и каждого похож. Обжил отменно жердочку насеста… А кто-то всё твердит, что это ложь — считать, что человека красит место, что, дескать, всё как раз наоборот, что человек сильнее обстоятельств… Но лучше б он закрыл на время рот и с глаз свалил долой, по-рачьи пятясь. Мы все, пока свободою горим, о дальних странах сочиняем песни…
Сегодня мне опять приснился Крым. И будет сниться завтра. Хоть ты тресни.
Между Кембриджем и Бостоном
Между Кембриджем и Бостоном
мостик, птички, стар и млад…
Как бы к месту было по́ сто нам —
да законы не велят.
Мы смешались с этой гущею,
как с заваркою вода…
Улыбнитесь нам, бегущие
от инфарктов в никуда.
Между Кембриджем и Бостоном —
гладь речная, как стекло…
Как же раньше было просто нам,
как же нынче тяжело.
И не то чтобы пробоины,
и не то что белый флаг…
Просто мы с тобой устроены
чуть неправильно. Не так.
В этом сне, не нами созданном
век проходит, словно час…
Между Кембриджем и Бостоном —
мир, счастливый и без нас.
Баскервильская осень
Оскома ноября. Пустые зеркала.
Зелёный стынет чай. Допей, а хочешь — вылей.
Последнюю листву съедает полумгла.
Пора перечитать «Собаку Баскервилей».
На крыше лёгкий снег, на стёклах первый лёд…
Заройся в тёплый плед, замри женою Лота.
Держаться в стороне от торфяных болот
немыслимо, когда вокруг одни болота.
Как хочешь, так и дли неприбыльное шоу,
скукоженная тень в застиранном халате…
Сэр Генри, ты один. И Бэрримор ушёл
к тому, кто меньше пьет и регулярней платит.
А скомканная жизнь летит, в глазах рябя.
И красок больше нет, и век уже недолог,
да сети, как паук, плетёт вокруг тебя
свихнувшийся сосед, зловещий энтомолог:
он фосфором своих покрасил пуделей,
чтоб выглядели те чудовищно и люто.
Покоя больше нет. Гулять среди аллей
рискованнее, чем со скал — без парашюта.
Ты весь скурил табак. Ты рад любым вестям,
но телефон молчит. Часы пробили восемь…
На полке Конан-Дойл. Метафоры — к чертям.
На свете смерти нет. Но есть тоска и осень.
Summertime, или Песня без музыки
Июльский ветерок, горяч и чист,
по лицам хлещет, как заряд картечи…
У входа в молл седой саксофонист
играет «Summertime», сутуля плечи.
Храни нас, Бог. И музыка, храни.
И души утомлённые согрей нам…
Ну что нам сорок градусов в тени,
коль рядом тени Паркера с Колтрейном?