У каждого — свой личный выбор бездны, поди вмести резоны в краткий спич. Есть многое на свете, друг любезный, чего умом холодным не постичь. Не знаю, что нам предки завещали, но правда примитивна, чёрт возьми, и так, как обрастаем мы вещами, мы обрастаем близкими людьми. И кто добра желает нам? — они же, они же наполняют каждый час, и с каждым мигом делаются ближе, корнями глубоко врастая в нас. Они спасут от ведьм и василисков, уберегут от нищенской сумы. Они так близко — боже мой, так близко! — что задыхаться начинаем мы. И нам порой нужны свои литавры, своё, какое б ни было, житьё. Ведь мы пока что люди, не кентавры, и нужно нам хоть что-то, но своё. Чтоб душам не страдать неурожаем (а мы же урожаем дорожим!) —
мы от своих на время уезжаем. Куда-нибудь. К совсем-совсем чужим.
Чужие не наполнят наш объём, незначимость их благотворна птичья. Мы с ними благодарно познаём целительную силу безразличья. Они не шепчут истин на ушко́, от их земных тревог не едет крыша, и почему-то дышится легко от их уменья слушать нас, не слыша. Они, по сути — нашенских пород, из нашего, из сходного потока; но вот — не забирают кислород, так безнадёжно нужный нам для вдоха. Они — простые вешки на пути, не наш источник счастья и страданья… Касательная, как ты ни крути, порой милей прямого попаданья. И мы вдыхаем небо ноября и расправляем нервы и пружины. В бутыли, что откупорены зря, мы возвращаем надоевших джиннов. Сказавший «А» произнесёт и «Б», не торопясь допьёт стаканчик виски —
и, вновь став верным прежнему себе, он сядет в поезд и вернётся к близким.
Летаргия
Слово было. Но, скорей всего, в начале,
в дни, когда был мир един и не расколот.
А сегодня — доминирует молчанье
соматической реакцией на холод.
Тихий омут: ни метаний, ни литаний,
всю Вселенную зима заполонила…
Обессловели замёрзшие гортани,
обездвижели в чернильницах чернила.
И деревья — безразличные, нагие;
звуки кончились. Безжизненно и пусто…
Колпаком накрыла землю летаргия.
Летаргия Иоанна Златоуста.
Бонни
Ну, нет бы реснички красить да клеить марки,
лениво глядеть на полдень техасский жаркий…
Но слишком тускла работа, и муж зараза.
Депрессия. Крах на бирже под всхлипы джаза…
Тебе ли бояться бога, чертей и сглаза?!
Ухмылки не прячь. На то ты и Бонни Паркер.
Ведь годы уйдут. Ферзями не станут пешки —
ты так и подохнешь в полупустой кафешке,
в которой отвратно пахнет ушедшей эрой…
Но нынче — протри глаза и прогнись пантерой.
И вот он, твой шанс по имени мистер Бэрроу.
И с кем, как не с ним, в «орлов» превратятся «решки».
И с кем, как не с ним, за долгих четыре года
добраться кровавой тропкой до небосвода —
подальше от этой нищей угрюмой пьяни,
бежать по канату, нерву, по острой грани
навстречу последним пулям в Луизиане,
навстречу смерти, в которой и есть свобода.
Дописан твой стих, и Клайд досмолил окурок.
Вы зримей и легендарнее прочих урок.
Появится фильм. Там будет азарт погони,
там будет мечта взамен пустоты и вони…
Тебя через сотню лет со слезою, Бонни,
припомнит любой романтик.
Любой придурок.
Координаты
В координатах икс и игрек
он грёб и никуда не выгреб.
В игре пошёл последний сет.
И всё по плану, всё по смете.
И это чушь, что есть на свете
еще координата зет.
И что же, что другие — могут?
Они, наверно, ближе к Богу
по совокупности причин.
А он устал от низких стартов,
он недостаточно декартов,
он в царстве мнимых величин.
Он точно знал, что не орёл он,
и три сосны, в которых брёл он,
образовали тёмный лес.
И хоть ругайся: «Пута мадре!»,
но счастье — в двадцать пятом кадре,
который, промелькнув, исчез.