Отлично знают утомлённые дворы,
как губы города рассохлись от жары,
как облака летят, забывшие о влаге…
А воздух сумрачен и плотен, как желе,
и смолкли птицы.
И томится на столе
от немоты своей уставший лист бумаги.
Прощальная записка Холмса
1.
«В пустых метаньях какой же прок-то?
Рагу откушайте с овощами.
А я прощаюсь, мой добрый доктор,
хоть мне и чужд ритуал прощаний.
Винца испейте: хоть сто, хоть триста;
в окошко гляньте на эти дали…
В Швейцарских Альпах весьма гористо.
А Вы — пешком да пешком… Устали?
Маэстро Шуберт, жаль, Ваше рондо
не суждено мне сыграть на скрипке.
Простите, доктор. Вернитесь в Лондон —
в тупую морось и воздух зыбкий.
Спокойно, доктор. Не чертыхаться!
Судьба и мною, и Вами вертит…
Да, не забудьте о миссис Хадсон —
в моём бюро для неё конвертик.
Кому-то, Ватсон, судьба от веку
не жить, как люди, висеть над бездной…
Мою «преступную» картотеку
Лестрейд навряд ли сочтёт полезной.
Жаль, потушил я не все пожары,
в культуре сыска слегка возвысясь…
Ах, да, мисс Адлер… Хотя, пожалуй,
она давно уже стала миссис.
Простите, доктор. Теряю фразы.
Не шью заплаты к сюжетным дырам…
Пишите, друг мой, свои рассказы
о наших битвах с преступным миром.
Есть в слоге Вашем немало веса.
Всё будет в жизни у Вас, как надо…
Бывайте!».
2.
— Нас же сроднит, профессор,
дно Рейхенбахского водопада.
Дрейф
Назовём это жизнью. Хотя бы с приставкою «полу-».
Назовём миноносцем лениво плывущий «Кон-Тики».
А девица с обложки лелеет в руке «Кока-Колу»
с выраженьем оргазма на томном младенческом лике.
Никогда не поймёшь, что тебе набормотано свыше.
Дон Кихот испарился. Ты сам по себе, Санчо Панса.
Назовём это счастьем, покуда живые и дышим,
заполняя собою безмерно чужое пространство.
На летучем голландском, тобой зафрахтованном судне
все подобны тебе. Каждый кажется братом и сватом…
Но, как кадры в кино, улетают во тьму беспробудни,
а оставшимся — счёт невелик. Назовём это «фатум».
Ты не вышел в герои, Атланты и первопроходцы…
Чёрно-белая скука в житейской твоей киноленте…
Если верить Некрасову, стон этот песней зовётся,
хоть писал он совсем о другом
на другом континенте.
Ты не дрейфь. Мы всего лишь дрейфуем и вовсе не тонем.
Как любые другие, мы любим, смеёмся, страдаем…
Назовём это жизнью. Поди отыщи-ка синоним
этой божеской милости
в дебрях Брокгауза с Далем.
Хороший день
Был день как день. Такой же, как всегда —
спокойный, как усмешка аксакала.
И в лужах изумрудная вода
на наши окна «зайчики» пускала.
Умывшееся струями дождя,
себя дарило небо без утайки.
Над берегом, безудержно галдя,
парили недокормленные чайки.
И тучи унесло, и ветер стих…
А я, слова теряя в птичьем гаме,
искал и находил в глазах твоих
тепло, еще не ставшее стихами.
И время замедляло резвый бег,
смеялись небеса, и дети пели…
И длился день. Тянулся, словно век,
прекрасный
предпоследний день Помпеи.
Дзэн
на дворе трава на траве дрова
хорошо когда есть и кол и двор
только с каждым днём всё желтей листва
а за ней зима как багдадский вор
запирай свой дом запирай амбар
закрывай в себе для других пути
ведь ещё чуть-чуть и аллах акбар
ведь ещё чуть-чуть и господь прости
и не надо труб прохудилась медь
допиши письмо дострочи сонет
это будет жизнь это будет смерть
различи поди коль различий нет
на семи ветрах гулкий город эн
всё живое в нём изошло на юг
остальное всё погрузилось в дзэн
почему бы нет и тебе мой друг