Резонируя с листьями — тонкими, жёлтыми, палыми,
мы с тобою так родственны душами — грустными, стылыми…
Повзрослели икары, но выжили. Стали дедалами —
не завзято-циничными; просто немного бескрылыми.
Но не время еще кропотливой старательной вычистке;
пусть останутся буквы корявыми, темы — избитыми…
Не хочу в чистовик — окончательный, каллиграфический,
в элегантной обложке, так схожей с могильными плитами.
Можно молча страдать, выпив чашу терпения дочиста,
да по звездам гадать, что нам жизнью с тобой предназначено…
Сядь поближе ко мне, раздели мое неодиночество,
и мы впишем себя в эту осень неброско и начерно.
Carpe Diem
Выпить крепкого чаю. Побольше. С вареньем и кексом.
И отправить диеты мудрёные к ведьмам и лешим —
всё же лучше, чем снова и снова скрести по суссексам,
по холодным суссексам, обобранным и обмелевшим.
И глаза призакрыть, и нирвану найти в полудрёме,
позабыв о попытках идти от сансары к сансаре…
Только скомканный воздух. И всё. Ничегошеньки, кроме.
Под амбарным замком в пустотелом и гулком амбаре.
Время лупит прицельно по нраву, по сердцу, по пломбам…
С ним поди повоюй тонкой шпагой изящного слога.
Два часа пополуночи. Стены смыкаются ромбом
в отдалённых углах, где ни света, ни Господа Бога.
А за окнами тишь. И беременно бурями небо,
констатируя факт: мы теряем всё то, чем владеем…
И сереющий снег, словно плесень на корочке хлеба,
припадает к холодной земле утомлённым Антеем.
Это миг полной ясности. Сорваны времени маски.
И реалии строятся в ряд, как деревья, нагие…
Потому что грядущее с прошлым срослось по-сиамски,
корневою системой, и их не разъять хирургии.
Оттого-то не стоит стонать, словно Русь под Батыем;
это всё не навек: бездорожье, безрыбье, безлюдье…
Повторяй сам себе: «Carpe diem, мой друг, carpe diem!».
Проживи этот миг, как умеешь.
Другого не будет.
Пунктуация
Бесполезные спички…
Дождик сеется мелкий…
Как тире и кавычки,
в мокром сквере скамейки.
По карнизу, всклокочен,
грач гуляет, промокнув.
Дробный бег многоточий
по мерцающим окнам.
Всё до боли знакомо
маетою пустою…
На запятках у дома
водосток — запятою.
Пусть спокойно рассудит
нас случайный прохожий:
препинания судеб
с текстуальными схожи.
Упираются в тучи,
чей окрас одинаков,
абордажные крючья
вопросительных знаков.
Хмарь уйдёт, как простуда.
Не грусти, одиночка…
Всё терпимо, покуда
не поставлена точка.
Эволюция и фатум
…а наш удел — он свыше нам подарен, грядущая размечена стезя. Простите, я не ваш, маэстро Дарвин. Мне вашей эволюции нельзя. К орангутанам не тяну ладошки, ничем не принижаю жизнь свою и принимаю в час по чайной ложке фатального подхода к бытию. Печально — не в свои садиться сани, с анодом глупо путая катод. Мне близок свод вокзальных расписаний: твой поезд — этот. Мой, скорее — тот. Не стая мне в душе излечит раны, и всё, что суждено — мой личный рейд. Не суйте через прутья мне бананы, а то заметит это доктор Фрейд. Я причащён и к взлёту, и к паденью, мне свыше дан мой собственный НЗ. Не буду думать, что прямохожденью обязан я каким-то шимпанзе. Я не хочу быть просто биомассой, бессмысленно отсчитывая дни… Себя не полагая высшей расой, я всё ж в приматах не ищу родни.
Хирурги, мореходы, рикши, гейши… Устроен мир сложнее ритмов ска. Идея выживания сильнейших мне как-то совершенно не близка. Я лично на другую ставлю карту, смягчая по возможности углы. Спартанцы, заберите вашу Спарту, где сбрасывают слабых со скалы. И, без различий расы или нрава, коснувшись неба, уперевшись в дно, имеем мы особенное право испить всё то, что нам судьбой дано. Традиции у нас различны, быт ли, обычны мы иль вышли в мокрецы… Маэстро Дарвин и геноссе Гитлер звучат порой как братья-близнецы. Порой каприз, небесный грохот дробный творит то Торквемаду, то Басё… Но в основном — мы всё-таки подобны. Различия — в деталях. Вот и всё.