Лишь одни только бутерброды
так и падают: маслом книзу.
Патамушта
…патамушта в жилище твоём по углам паутинка и не светится истина в чёрном дешёвом вине и никто не поможет погладить шнурки на ботинках хоть ори по-французски вальяжно и зло: «Ла Шене!»; патамушта не в кайф на концерте в кино и в притоне патамушта схватить молоток и разбить зеркала где опять предстаёшь цирковым дрессированным пони позабывшим что в принципе можно разгрызть удила; патамушта усохли озёра в никчёмные лужи и в любом окруженье ты тусклый печальный изгой а слова о любви получаются хуже и хуже патамушта нельзя быть на свете красивой такой…
…и не ведая толком почём фунт изюма в отчизне ты истратил снаряды пытаясь попасть в воробья патамушта ты Рыцарь Печального Образа Жизни разменявший общенье на мрачные взгляды в себя патамушта не греет задорное пламя глинтвейна и охота повыть на потрёпанный профиль луны; время шарит в душе с обезьяньей ухмылкой Эйнштейна приспособив себя к интерьерам цветастой страны; леденящий Таймыр где однажды сме- ялась Алушта; повстречав по одёжке проводят тебя по уму…
Не на каждый вопрос ты отыщешь своё «патамушта»; значит, лучше заткнись и забудь про словцо «почему».
Банальная история
Она жила капризами души
на жизненном беспечном карнавале.
Расчёты, буржуа и торгаши
в ней приступ аллергии вызывали.
Она носила «от кутюр» пальто
из безупречно выделанной кожи,
паря в безбрежных высях, где никто
её покой надменный не тревожил.
Он был невыразителен и лыс,
и на земле — обеими ногами.
Она ему была как Главный Приз,
дарованный судьбою и богами,
Жар-Птицею, Началом всех Начал…
И для её возвышенной натуры
он сводки биржевые изучал
и пачками расходовал купюры.
Так и живя, практически в раю,
в гармонии с собой и всем на свете,
они слагали славную семью,
открытую для зависти и сплетен.
Она любила арфу и кларнет,
он обожал бренчанье балалаек…
Она была непризнанный Поэт.
Он — повсеместно изданный Прозаик.
Полу-Босх
Постылый август, плачь о Босхе… Как пусто… Все ушли на фронт. И лишь закат по-пироговски на части пилит горизонт. А ты сидишь, читая Блока и нервно кушая батон, там, где впадает Ориноко в Байкал, Балхаш и Балатон. Умолкни, шум мотора «Джетты»! Уйди, проклятая тоска! Грязна реальность, как манжеты завзятого холостяка. И, у иллюзии во власти, почти добравшись до полста, ты хочешь, в руки взяв фломастер, убрать всё серое с холста. Тебе б туда, где свет на лицах и в сток стекло земное зло… Но порох твой в пороховницах от влаги сильно развезло.
Однажды мир исчезнет в дыме, всё расписав от сих до сих под эти стрельбы холостыми в предгорьях трусов и трусих. Казалось, делал много шума и был парнишей — ого-го, но вдруг узрел, какая сумма маячит в строчке «Итого», и не успев хватить стопарик в уютном собственном углу, ты сдулся, как воздушный шарик, случайно севший на иглу. Мечтал творить, вкушая дыни, пронзая мыслью пустоту, и возлежать на паланкине под сенью девушек в цвету. А нынче бизнес — штопка брешей и, как всегда, точенье ляс… И не поймёшь, камо грядеши. И пыли слой, где стол был яств.
А под ногами — грязь и гравий, а с высоты смеётся Бог… Ты был не самых честных правил, и вот — не в шутку занемог. Вокруг кишмя кишит крольчатник, а у тебя с недавних пор мыслишки стали непечатней, чем сленг, украсивший забор. Бредя от аха и до оха, влачась, как плуг по борозде, ты отыскал в лице Мазоха коллегу, друга и т. д. И снова день истает в воске, вздохнёт на ветке птица дронт…
Постылый август, плачь о Босхе… Как пусто…
Все ушли на фронт.