ЛЕТИТ НАД ПАРИЖЕМ ФАНЕРА
Магические числа
Не гарцуешь ты, как я, на Пегасе.
Всё, что скажешь — мне по нервам, по нервам…
Твой IQ — как у меня в третьем классе.
Даже, может, во втором.
Или в первом.
Ты не в силах поддержать разговора,
даже если он никчёмный и жалкий.
А как ляпнешь что-нибудь из фольклора —
вянут уши, как в пустыне фиалки.
Ты не знаешь Уленшпигеля (Тиля)
и не смотришь фильмы Вендерса (Вима).
Оттого — нехватка вкуса и стиля,
да и прочие проблемы, вестимо.
Но я всё же угодил в эти сети,
что, по сути, объясняется просто:
три числа мне всех дороже на свете:
90. 60. 90.
Манеры
Как всё-таки приятно есть руками! —
об этом без стесненья говорю;
и жир ронять на книгу Мураками
(без разницы, Харуки или Рю).
Как радостно трудяге и Поэту,
певцу надежды, счастья и весны,
одной рукою в рот пихать котлету,
другую вытирая о штаны!
Приятно пальцы в кетчуп помакать и
с урчанием довольным облизать,
и простодушно высморкаться в скатерть,
беззлобно поминая чью-то мать,
стать добрым, непосредственным парнишкой,
запить обед бутылкой «Божоле»
и огласить окрестности отрыжкой,
достойной Эпикура и Рабле;
и — отрубиться от такой нагрузки,
чтоб отдохнули тело и душа…
Нельзя! —
супруга.
Угорь по-бургундски.
Дворецкий.
Пара вилок.
Три ножа.
Хомяк
Намедни от меня сбежал хомяк;
покинул дом, кормушку и гамак,
привычный быт, воскресную газету,
поилку, беговое колесо —
покинул равнодушно вся и всё.
Ушёл, не попрощавшись. Канул в Лету.
Кормил его зерном я — первый сорт,
создав ему немыслимый комфорт,
себя стесняя грызуну в угоду.
Он весь лоснился. Выглядел как франт.
Но всё равно решил, как эмигрант,
покинуть клетку, предпочтя свободу.
Он внутренним поверил голосам
и бросил самку — жирную, как сам,
для мужа щеголявшую в бикини.
Он не стерпел нетрудный груз оков.
Он был из Настоящих Хомяков.
А их — не проведёшь на хомякине.
American Beauty
Она взглянула на меня —
мне влился в жилы жар блаженства.
Она затмила краски дня
спокойным совершенством жеста.
Подобной дивной красоты
я прежде никогда не видел…
Такая б растопила льды
в далёкой снежной Антарктиде.
Такая б вызвала самум,
цунами, оползни, торнадо;
была б властительницей дум,
хозяйкой рая или ада.
У этих бесподобных ног
лежали бы в руинах царства…
Ради Такой — любой бы смог
пойти на беды и мытарства.
И от волшебных этих глаз
любой бы тронулся умишком…
Но триста долларов за час?!
Простите, леди, это слишком.
Тётя Рая, Блок и я
Притомясь, я внимал тёте Рае,
под которой кряхтела тахта:
«О, весна без конца и без краю —
без конца и без краю мечта!».
В тётираином томном вокале
вечной страсти курился дымок…
Я ж про чёрную розу в бокале
в сотый раз уже слушать не мог.
Умирал от дремотной тоски я
и глядел в заоконный закат,
понимая: нисколько не скиф я
и, наверное, не азиат.
Так и маялись оба фигнёю
на краю догоравшего дня.
Тётя Рая была мне роднёю,
а ведь это святое — родня.
Тётираин взволнованный локон,
тенью став, танцевал на стене…
С той поры отношение к Блоку
у меня, как у Блока ко мне.
Баллада об упорном еврее
Однажды в студёную зимнюю пору
гляжу я, как медленно (мог бы быстрей!),
кряхтя и ворча, поднимается в гору
невзрачный мужчина. По виду еврей.
Не развит физически (только духовно).
Мешают идти простатит и стеноз.
Он с присвистом дышит и выглядит, словно
лошадка, везущая хворосту воз.
Он циник. И, значит, не верит в примету,
возникшую как-то в пустой болтовне:
что если гора не идёт к Магомету,
то к Хаиму, дескать, могла бы вполне.
Пусть умники трижды измыслят причины,
откуда у парня семитская грусть,
но путь его в гору достоин мужчины,
и если насмешники скалятся — пусть!
Причислим мужчину к упрямой породе:
ему наплевать в этом трудном пути,
что умные вроде бы в гору не ходят,
имея возможность её обойти.
Он станет в пути и сильней, и мудрее;
как юный атлет, закалится душа…