Выбрать главу
когда польётся с неба дождь из олова по воле неземного волшебства, когда перевернутся с ног на голову привычный быт, привычные слова,
когда всё в мире станет обесценено —
Господь усмешку спрячет в бороде, и мне вручат тевтонский орден Ленина за неуспехи в жизни и труде.

Вослед Смелякову

Когда-то, мечтаниям вторя, с весенним томленьем в груди я имя твоё на заборе дрожащим мелком выводил. Удачи сменяли невзгоды, ветвились дороги-пути… Любя тебя годы и годы, я так и не смог подойти. Утратив надежду и веру, тянул глупой жизни канат… Хорошую сделал карьеру, был трижды удачно женат. И, вбитый в землицу по пояс, судьбе говорю я: «Прости за то, что стоял бронепоезд всю жизнь на запасном пути». Лысею. Теряю либидо. Свисает к коленям живот…
Прости меня, девочка Лида, что в доме напротив живёт.

Человек со странностями

Инертный к проходимцам и занудам,

терпим я к тем, кто любит кутежи,

и к тем, кто ежедневным занят блудом,

и к тем, кто дня не выдержит без лжи.

Готов терпеть сбивающихся в стаю,

орущих в чьи-то спины «у-лю-лю!»…

Я жадных не люблю, но понимаю.

Скромняг не понимаю, но терплю.

Не проклинаю тех, кто у кормила

(и в их числе придурков и воров).

Не осуждаю даже некрофилов —

они больны. А кто сейчас здоров?

Но будучи натурою культурной,

я люто ненавижу много лет

тех, кто бросает мусор мимо урны

и тех, кто, уходя, не гасит свет.

Ль

У меня есть приятель с фамилией Кугель,

он читает журнал под названием «Шпигель»,

в водоёме на даче разводит белугель,

фарширует её и уходит во флигель.

У кого-то на ужин морошка да ягель,

на кого-то воздействуют Гегель и Бебель

Ну, а кто-то и вовсе терзает бумагель,

запродав с голодухи последнюю мебель.

Кто-то где-то ведёт через штормы корабель,

и по тундре бредёт естества испытатель

А пред кем-то девицы слагаются в штабель,

хоть могли бы слагаться и в шницель, и в шпатель.

Где-то занят бухгалтер, считающий прибыль,

на копейках с трудом экономящий рубель.

Ну, а Кугель всё жрёт фаршированный рыбель

в тихий час, когда солнце уходит на убыль.

На восьмой день весны

Зима поводья отпустила, и в мир явился, как домой, желток прохладного светила: весна повсюду. День восьмой. Уходит из сердец кручина, и в руки просится баян…
Бредёт по улице мужчина. Он отвратителен и пьян. Прямохожденья древний навык исчез в потоке мутных дум. Цветастый галстук сбился набок, помят подержанный костюм. Бредёт мужчина, взором дикий, но всё ж для нас важней всего, что: а) в руке его гвоздики и б) он помнит, для кого.

Скандал

И вот стоишь ты, руки-в-боки,           и мечешь молнию и гром, порвав мой парус одинокий           в тумане моря голубом; и я тону дырявой лодкой,           ненужной, как металлолом. Ты раскалилась сковородкой.           Вулканом. Адовым котлом.
Сгустился в доме воздух влажный.           Твой норов яростен и дик. Я б заплатил суду присяжных           за оправдательный вердикт. Но я расплющен силой Слова;           виновен в том, что был рождён, виновен, что под Ватерлоо           был побеждён Наполеон.
Ты светоносна, как эпиграф;           логична, словно Птолемей — укоротительница тигров.           Запеленательница змей. Ты пригвождаешь спичем острым           меня к позорному столбу… В недобрый час с подобным монстром           связала ты свою судьбу.
А я молчу, совсем не грубый,           себя в понурый кокон скрыв, и жду, когда пойдёт на убыль           твой наступательный порыв, когда настанет монологу           конец. Когда спадёт жара. И я воскликну: «Слава богу!».           Поскольку ужинать пора.