А на сцену из-за кулис выскочили полуголые напомаженные красотки на высоких каблуках и стали танцевать какой-то быстрый танец. Митька снова захандрил. Рита танцевала куда красивее. В ее движениях не было вульгарности. С тоской взглянул в ночное небо. Как здесь все-таки звезды близко! Только попробуй разберись, где какое созвездие, когда все здесь не так, как дома.
В последний день перед их отъездом, вечером, отец предложил Митьке пройтись по набережной. Бегемот тоже хотел за ними увязаться, да отец его «отшил», мол, с сыном по душам поговорить надо. О чем и каким образом собирался говорить с ним отец на набережной, Митьке было непонятно. Скорее всего — придумал! На каждом шагу, стараясь перекричать друг друга, истерично гремели оркестры. От яростно мигающей светомузыки кружилась голова. Митька покосился на отца. Тому, похоже, это все нравилось. Зачем-то направился к палатке, на которой были нарисованы кривые зеркала. Нашел тоже, чем тешиться! Ну, пусть идет. Иногда Митьке казалось, что отец — его младший брат, хоть сдуру и вымахал ростом выше Митьки на две головы. А вот телескоп — это дело! Долго разглядывал кратеры Луны. Эх, направить бы этот телескоп на дедову деревню да посмотреть, как он там, что делает. Суббота. Наверное, топит баню. Их банька стояла на самом берегу озера. Топилась по-черному. Обычно они с дедом ходили в баню в первый жар. После парилки окунались в озеро. И снова на горячий полок. Так — раз пять-шесть кряду, пока кожа не станет пятнистой, как у леопардов. Волосы после бани долго пахли костром и березовым веником. Пока, остывая, пили в предбаннике квас, дед рассказывал про порядки баенника.
— Ты, Митька, наматывай на ус. Не любит баенник, когда приходят к нему мыться после заката. Не терпит матерных слов, зависти, пересудов, сплетен. А потому в бане говорят только о хорошем. Нарушишь его святой закон — попотчует угаром. И, упаси Бог, прийти в баню с похмелья или принести с собой спиртное. Может так разозлиться, что удушит до смерти. Случаев таких было в округе немало.
— Дед, а как баенник дает о себе знать?
— Всяко разно. Ни с того ни с сего может ковш с гвоздя упасть. А, бывает, в печи треснет — мурашки по коже. Подножку подставит на мыльном полу. Упадешь и стукнешься так, что потом долго еще помнить будешь. Ничего в нашей жизни, Митька, не происходит случайно. Кругом нашему брату знаки подаются. Попало не в то горло — значит, говоришь не дело. В ухе зазвенело — не хочешь слушать Истину. Какой палец ни порань — всему на то своя причина. Вот ты, к примеру, знаешь, почему именно на безымянный палец обручальное кольцо надевают?
— Почему? — вытянул свою и без того длинную шею Митька.
— У него из всех пальцев самая важная миссия — предостеречь от ненависти да непрощения. А кольцо — это оберег. Коль женился — умей любить и прощать.
— Дед, а кто знаков этих не понимает, что тогда?
— Тогда и посерьезнее намеки даются. Не царапина, так перелом или другая какая болезнь приключится. Помучается человек с болячкой, да что-то поймет в этой жизни. А если не поймет — так и умереть может. Зачем свет зря коптить, коль с недостатками своими справиться не можешь? Думаешь, Митька, мы просто так на свете живем? Как бы не так! Каждый человек в этой жизни что-то усвоить должен.
— Дед, а Бог — он где?
— Везде. В каждой клеточке нашего тела, в каждой мысли, в каждом шаге. Все чистое и светлое, что есть в душе, — это, Митька, Бог.
— Как это?
— Да так. Бог — есть любовь ко всему живому. Подумал о ком плохо — отошел от Бога. Сотворил что с любовью — приблизился к нему.
— А ты когда маленьким был, в Бога верил?
— Нет. Нас тогда атеизму учили. И в школе, и в техникуме. В райкомах, в парткомах своя пропаганда велась. Храмы разрушили, колокола посбивали, иконы в костры побросали.
— А потом? — не унимался Митька.
— А потом каждый в себе стал Бога искать, потому как без веры, Митька, не прожить. Быстро запутаешься, не по той дороге пойдешь. Вера, она, как стержень в человеке, на истинном пути держит.
— Отец не верит. Говорит, что все это чушь собачья, — напирал Митька.