Дед молчал. Взгляд его, в поисках ответа, устремился куда-то далеко-далеко. Митька терпеливо ждал.
— А ты не суди его. Всё приходит в свое время. И к отцу придет.
— Ты уверен?
— А как же? Иначе и быть не может. Да и что ты все про отца, про себя думай. Ты зачем Люське сегодня тумаков надавал?
Лицо у Митьки сморщилось, будто ненароком ногой он наступил на старый скользкий и пахучий гриб.
— А чего она нас все время подслушивает и бабуле «стучит». А бабуля потом, знай, тебя делами грузит. На рыбалке уж три дня не были!
— Ну, то, что подслушивает и «стучит» — в этом, конечно, хорошего мало, что тут говорить. Но кулакам-то зачем волю давать? Девчонка она, да и младше тебя. Драться зачем? Выскажи свое презрение к этому качеству.
— Высказывал! Не понимает. Все равно свое делает. Как ее вразумить?
— Только не силой. Найди слова. На то ты и старший брат.
— А что, если она слов не понимает?!
— Митя! Не ершись, прими критику достойно. Поставь себя на ее место. Сам-то, поди, не любишь, когда отец тебя щелбанами уму-разуму учит.
Эх, дед! Логика у него железная. Ночное море вздохнуло разом с Митькой. И все-таки оно большое, с озером не сравнишь. Но в каждом своя прелесть. Вот Люське бы тоже в море покупаться! Почувствовал, что по Люське тоже соскучился. Как-то она там? Может, кто из пацанов и обижает. Кирилл Егорушкин все ее раньше дразнил. Митька его отвалтузил. Дед знал, но не осудил. Скорей бы домой!
На другое утро проснулся задолго до будильника. Сам вытащил из шкафа большой дорожный чемодан на колесах и собирал вещи с таким усердием, что отец ухмыльнулся. Теперь отцу не приходилось что-то повторять Митьке дважды. Митькины уши ловили любое полуслово, угадывали каждое его желание. Движения были такими быстрыми и четкими, словно он танцевал на углях.
Званэк пришел проводить их к автобусу. Принес в подарок огромную ракушку, приложил к Митькиному уху.
— Слушай! Там шумыт морэ. Ты уже бросыл в воду монэты?
— Забыл! — хлопнул себя по лбу Митька.
Пока в автобус загружались вещи, они добежали до моря. Медные монетки, сверкнув на солнце золотыми брызгами, посыпались на морское дно. Значит, Митька сюда когда-нибудь вернется. Помолчали. Спокойно, достойно, как умеют молчать настоящие мужчины. Митька легонько хлопнул Званэка по плечу:
— Приезжай ко мне! У нас тоже есть что посмотреть.
— Ладно. Договорылись.
Остров Откровения
И хоть Бегемот был с ними опять в одном купе, Митьку теперь это не колыхало. Черт с ним! Двое суток его потерпеть осталось — велика ли беда. Самое главное — он скоро увидит деда! У Митьки было что ему рассказать. Первым делом они поплывут с дедом на остров «Откровения». Это точняк! Там у них был сооружен чум. Не из шкур, конечно, из брезента. В центре чума разводился костер. И любая непогода была уже нипочем. На топчанах из ольхового кругляка лежали набитые сеном матрасы. Здесь, в чуме, царили свои порядки. На заданный вопрос нельзя было искать «отступную» или лукавить, или не договаривать чего-то. Откровенные разговоры велись до тех пор, пока на собеседников дурманом не наваливался утренний сон.
— Дед! А у тебя есть недостатки? — как-то поинтересовался Митька.
— А как же! Я ж не святой. Иногда начну свою жизнь перелистывать — спина краснеет. Сколько ошибок в жизни совершил! Красными галочками помечать — так полей в тетрадке не хватит. Только грызть себя за ошибки не надо. На ошибках учатся.
— А у меня какие недостатки? — не унимался Митька.
— Тебе прощать научиться надо.
— Это как понимать?
— Да вот так. Помнишь, тебе Денис Егоров подножку подставил? Ты упал, лоб расшиб, а потом все думал, чем бы ему отплатить. Не дело это. Не твои заботы. Бог с ним разберется.
— Да уж, разберется!.. — вздохнул Митька. — Что-то не припомню.
— Эх, Митька! А я бы рассуждал так: подножку Денис подставил не со зла, по недоумию. Какой урок нужно отсюда извлечь?
— Придурок он!
— Погоди, погоди! Вот опять ты за свое..! А в этом и другое увидеть можно.
— Что? — удивился Митька. Других вариантов он в голове не держал.
— Нельзя подставлять людям подножки, потому как сильным ушибом и злобой в твой адрес может обернуться такая шутка. Помнишь, Денис подходил к тебе, говорил, мол, прости, я не хотел. А ты?
Ответить было нечего. Митька помнил. Две недели при встрече Дениске кулаком грозил.
— И кому от этого было хуже? Тебе. На целых две недели сам лишил себя радости. К пацанам не ходил, в игры не играл. Дома сидел да обиды копил. А обида, она, знаешь, как человека гложет!