А потом, под ударами множества мечей и кинжалов ложится и мой дед Сим. Его магический посох не срабатывает и он, фактически, остаётся безоружным перед целой сворой золочёных головорезов. Ему перерезают горло и вспарывают живот, залив дедовой кровью весь пол, уже засыпанный осколками посуды и обломками оружия.
Маму Ани сразу закалывают кинжалом в сердце. В том самом домашнем платье, которое так нравилось моему отцу Миху, самому уже мёртвому и обезглавленному. Так мама Ани и лежит на спине, с круглой кровавой раной на груди. Спокойная такая, красивая… Как живая!
«Хорошо, мам, долго не мучалась…» — пробегает дикая мысль в моей голове.
Я лежу под столом, завернувшись в сбитый сапогами шёлковый ковёр, куда ныряю сразу после первых ударов в дверь. Я еще маленький, я не воин и не умею драться мечом и боевой магией!
Свитские поджигают фабрику
— Убегай и прячься, сына, — так учила меня мама Ани, когда отправляла на учебу в столицу, — От взрослого вооружённого хулигана, если он за тобой погнался, нужно только убегать и прятаться и, главное, при этом, остаться живым.
«И я выполнил всё как ты сказала, моя бедная любимая мамочка!» — проносится в голове.
— Мелкий, где⁈ — слышу я хриплый гнусавый голос начальника княжеской свиты.
— Да он же в Мане, учится там, его же они сразу туда отправили после «Кровавого понедельника», так в городе говорят, — слышу я ответ кого-то из свиты.
— Ладно, уходим, поджигай с углов! — командуем начальник, — Сети не забывать, подотчётные! А мелкого пусть они сами теперь ловят в столице, мы им не слуги. Давай, теперь все к фабрике!
Я не плакал. Уже не было сил. Как я смог, немощный 14-летний мальчишка, в дыму и пламени выбраться из дома сам и выволочь, а потом и похоронить за садом, рядом с одинокой могилкой бабушки Ули, всех своих родных, я уже плохо помню. Но, как-то смог… Забегал… кутался в мокрый ковёр… дышал через мокрую тряпку… тащил… выбегал… опять, забегал… копал…
И сейчас я сижу на крыльце уцелевшего сенного сарая, рядом с пепелищем родного дома Эколы, весь перемазанный сажей и слезами и смотрю на уже догорающую фабрику. И в голове только одна мысль, по кругу:
«Вот я попал, так попал!»
Глава 4. Аки есмь Кобра!
Я открываю глаза… Глубокая летняя ночь. В небольшое окошко уцелевшего от вчерашнего пожара сенного сарая, где я лежу на сеновале, с ночи забравшись туда под душистое и немного пыльное сено для лошадей, смотрит большая круглая Луна. «Полная», как говорит мой дед Сим. Говорил…
Перед глазами проносятся события последних двух недель. Вчерашний день, особенно, вечер, как во мгле… Тот, кто Имя, явно бережёт мою ещё неустойчивую детскую психику, скрывая во мгле памяти совсем уж грязные и кровавые сцены. Вот, тело моего отца Миха, а рядом, его голова с навеки закрытыми глазами. Вот, мама Ани в домашнем платье… Нет, я не хочу это вспоминать, голова сейчас просто взорвётся, а ей, голове, теперь нужно думать за всех. Почему, за всех? Все уже на кладбище… Хотя бы, за себя. А и за себя не думается. Пустота!
Каково это, милому домашнему мальчишке 14-ти лет, любящему родителей и химию, отличнику, не драчуну, не хулигану… считай, за две недели, принять на свою бедную голову такое — нежить, «Кровавый понедельник» и вот, ка-та-стро-фу, полное фиаско и безнадёгу. Один. Навсегда. Какие горькие и страшные слова…
Умом-то я понимаю, что моих родных больше нет, ведь я сам закопал их вчера на нашем маленьком родовом кладбище за садом, рядом с могилкой бабушкой Ули. А вот сердцем… по-моему, к этому не привыкнуть никогда! А в голове мечутся одни и те же мысли:
«Какое кладбище, такой и род…», — похоже, что это я сам только что придумал, «Один живой и пятеро покойников, вот и весь род. Был, да вышел».
«Но ведь глава нашего рода дед Сим тоже когда-то был один, он же сирота, и как же ты смеешь так думать о нем… о них… мерзкий мальчик…», — ругаю я себя.
И я плачу, горько и безнадёжно, как только может плакать голодный, грязный и оборванный ребёнок, у которого больше ничего нет — семьи, дома, одежды, еды, денег, родственников, будущего…. И которого, вдобавок, ловят в столице неведомые убийцы. Так ведь вчера сказал этот, из свиты… И некуда идти со своим горем!
Но ведь со мною осталось моё молодое и здоровое тело, разум, память и… одна моя только что проявившаяся сверхспособность, которая, думаю, и привела смерть в мою семью… Будь оно неладно, это уменье видеть и отгонять нежить! Да, ещё есть знания и опыт длинной жизни профессора-химика из другого мира… Много это или мало? Хорошо или плохо? Не знаю, пока это никак не пригодилось.