Многим такая обстановка, что естественно, быстро стала надоедать. Никому не хотелось постоянно находиться в напряжении. А Ярцев будто специально нагнетал ощущение страха. Игроки боялись дышать в его присутствии. Особенно это касалось молодых. Но я чувствовал, что и со мной в конце концов произойдет что-то нехорошее.
Это ощущение впервые появилось в Австрии, где мы проводили товарищескую игру с местной сборной. В той встрече не смог принять участие Виктор Онопко. И нужно было назначить другого капитана. В отсутствие Виктора я был самым опытным футболистом команды, самым возрастным и самым уважаемым. Однако Ярцев отдал повязку Алексею Смертину. Меня это решение очень удивило. Я никак не мог понять, по каким причинам он решил так поступить. Ничего не имею против Смертина, но разве можно было к тому моменту сравнивать его опыт и авторитет с моими?
Я в этом поступке Ярцева почувствовал, прежде всего, неуважение к себе. Даже в испанской команде я уже четыре года был капитаном. А тут не предложили повязку в родной сборной, когда это решение буквально напрашивалось. Все говорило об одном: Ярцев мне не доверяет. И я понял, что моя дальнейшая судьба в сборной сложится не так, как того бы хотелось. Что-то нехорошее обязательно произойдет. Саму встречу с австрийцами я уже провел не так сильно, как мог. Да и уезжал из команды абсолютно без настроения.
А потом был тот самый чемпионат Европы. Мне до сих пор больно его вспоминать. Не могу забыть отчисление Виктора Онопко перед самым стартом турнира — когда уже надо было паковать чемоданы в Португалию. Сказали, что он не сможет играть из-за травмы. Однако к моменту отъезда он уже почти восстановился. И буквально за два дня до отправления в Португалию он пришел к нам с Аленем и грустно сказал:
— Меня не берут.
Мы с Димкой, конечно же, сразу пошли к Ярцеву. Но он был непреклонен:
— Не хочу брать на чемпионат травмированного игрока.
Что мы могли сделать? Понятно, что в любом случае все будет так, как скажет главный тренер. Мы могли его уговаривать, но результата это не принесло бы.
Перед самым стартом чемпионата Европы, когда мы уже приехали в Португалию, напряжение в команде только возросло. Руководство придиралось ко всем мелочам. Если игроки брали себе за завтраком лишний кусок торта, к ним тут же с испуганными глазами подбегал доктор:
— Что вы делаете? Положите обратно.
Когда на третий день пребывания на базе мы спустились в столовую, вместо привычного обилия блюд увидели практически пустые столы. Стояли какие-то два тазика — и все. Я, естественно, выразил свое недоумение по этому поводу.
— Что это такое? Как это понять? —достаточно громко произнес я.
И буквально сразу же эти слова были донесены до главного тренера. Он мне их потом припоминал.
Ярцев выплескивал свое напряжение на футболистах в тренировочном процессе. Команда на девяносто процентов состояла из молодых игроков, и они вынуждены были все терпеть — и тон главного тренера, и «матюки» в его исполнении.
А дальше была злополучная игра с испанцами, которую мы проиграли. И мое, как все выразились, интервью. Но разве это было интервью? Интервью в моем понимании — это когда футболист заранее договаривается с журналистом, и они общаются один на один. Тут же ситуация была иной. Мы проиграли, все хотели услышать мнения по этому поводу, в смешанной зоне — толпа журналистов из разных стран. Понятно, что остановят они не молодого парня, не знающего ни одного языка, а меня. Человека, который уже восемь лет отыграл в Испании.
Возможно, останавливаться не стоило. Но я это сделал. Я никогда не убегал от журналистов. Если просили ответить на вопросы — отвечал. Но я до сих пор считаю, что не сказал тогда ничего криминального. Если бы я действительно хотел очернить главного тренера, сознательно и целенаправленно, я бы не удивился всем тем событиям, которые произошли чуть позднее.
Странную, непонятную атмосферу я почувствовал уже за ужином. Никого из руководства на нем не было, только доктор Васильков, который то и дело смотрел по сторонам — как бы кто не съел чего лишнего.
Поднимаемся с Аленем в номер. И тут раздается телефонный звонок. На том конце — пресс-атташе команды Александр Чернов. Спрашивает:
— Что ты там наговорил после матча?
— Ничего особенного, — отвечаю.
— В Интернете написали, что ты в пух и прах разнес Ярцева. Заявил, что Жора как тренер никакой.
— Да ладно! Вы что — издеваетесь? Зачем мне это надо? Кому я такое мог сказать? Если только Димке Аленичеву. — Смеюсь. — Но сомневаюсь, что он подтвердит.
Вскоре Чернов уже сам зашел к нам в номер. И говорит:
— Уже все телеканалы передали твои слова про Ярцева. Мол, проиграли только из-за него. Жора в бешенстве.
— С ума, что ли, они все там посходили? — говорю Аленю уже после того, как Чернов ушел. Если я и делал в своих послематчевых комментариях акцент, так это на плохой игре нашей сборной. Но это ни для кого не откровение.
Примерно через полчаса в номер залетает сам Ярцев.
— Как ты мог такое про меня сказать? — с порога кричит он.
— Что именно?
— Не придуривайся! Уже все о твоем интервью знают.
— Про вас я ничего не говорил. Сказал только, что мы плохо сыграли. Ну так мы действительно выглядели неважно.
— Все, собирай свои вещи и уезжай. Я тебя видеть в команде больше не хочу!
— Ладно, ваше решение.
Спорить бесполезно. Я все-таки неплохо изучил людей и понимаю, кому можно что-то доказать, а кому — нет. Пусть ситуация, на мой взгляд, и не стоила выеденного яйца. Да, я сказал про недоработки в тренировочном процессе. Ясно, что это упреки в адрес тренера. Другой вопрос, как преподнести эти слова. А преподнесли их не в самом выгодном для меня свете.
Вслед за Ярцевым к нам зашел Дасаев, его помощник в той сборной. Тоже спросил про интервью, про критику Ярцева. Я отвечаю:
— Как я мог сказать про Ярцева, что он никакой, если этот тренер вернул меня в сборную? Да и в любом случае — так дела не решаются.
— Ладно, я с ним поговорю. Возвращается:
— Нет, Георгий Александрович настроен категорично. Он не хочет больше видеть тебя в сборной.
После этого с Ярцевым решил поговорить уже Аленичев — и тоже получил свою «порцию» — за то, что решил вступиться за меня. Хотя я сразу понял, что все бесполезно. Следующий день ничего не изменил. На матч с Португалией команда направилась уже без меня. А я сходил на пляж, искупался, после чего заказал такси и поехал к себе в Испанию.
Знаю, что журналисты начали строить самые разнообразные версии моего отчисления. Одна газета написала, будто бы я крепко поссорился с Булыкиным на тренировке и Ярцев якобы занял сторону последнего. Чушь! Помимо Аленя, лучшие отношения в сборной у меня были именно с Булыкой. И еще с Гусевым — с Роликом мы вообще друзья. А Булыкину в Португалии больше всего «пихал» сам Ярцев. Порой мне казалось, что он за человека его не считает. Постоянно орал на Димку:
— Ты не футболист, ничего не умеешь! Гусю тоже доставалось порядком.
Да, мы действительно сыграли в том чемпионате плохо. Молодые ребята, для большинства из которых это был первый крупный турнир, испугались груза ответственности, струсили. К тому же в самой сборной каждый день они жили в атмосфере страха. Да, на меня Ярцев не орал. Даже в чем-то защищал. Все-таки мне было тридцать пять лет, и брать столь возрастного футболиста в сборную — это определенный риск. Но с другой стороны, я был для него тем игроком, на которого он в любой момент мог свалить всю вину. Так и вышло. Я уверен, что Ярцев заранее хотел меня убрать. Но долго не представлялось подходящего случая. Как ни крути, я обладал в команде определенным авторитетом. И это Ярцеву не нравилось. Поэтому и Онопко он не взял на турнир. Он видел, что ребята тянулись к нам. А люди такой культуры, как Ярцев, воспринимают подобные вещи в штыки. Он нервничал из-за того, что нас ребята уважали больше.