- Успеешь. Скоро всем придется драться, - перебил мои мысли предревкома. - Наверное, даже еще сегодня ночью. Так что не торопись. - Немного помолчав, он добавил: - А впрочем, если хочешь, поди побалуйся. Хоть к карабину привыкнешь. Только смотри, ползком.
От волнения отчетливо ощущалось биение сердца. Прильнув к земле, я по-пластунски подобрался к правому из лежащих у изгороди казаков, который только что дал выстрел в сторону леса.
- Ты видишь? - спросил он соседа.
- Нет.
- Да вон он, смотри: справа от бугра стоит за деревом. Неужели не видишь?
- Нет.
Я уже залег по соседству и тоже начал разглядывать место, куда указывал казак, но тоже ничего не видел.
- А ты видишь? - спросил он меня.
- Да, вроде чего-то есть. Только человека не видно.
- Какой же дурак на рожон полезет! Он за деревом. Одна фуражка появляется.
Я пока ничего не замечал. Однако минуты через две мне что-то вроде показалось. Может быть, именно показалось, но я, не ожидая выстрела соседа, дал свой.
- Что, видишь? - спросил он.
- Вроде кто-то шевелился.
- Вот я и говорю, что там кто-то есть.
Ответных выстрелов не было. Оба казака молчали. Я отполз от них еще немного вправо, откуда, казалось, [57] должно быть виднее. Но все затихло. А жаль! Так хотелось подстрелить гада, отличиться…
Через минут двадцать осторожно, ползком, пробравшись на улицу, я уже двигался к ревкому, счастливый, что сделал из своего карабина первый боевой выстрел.
В ревкоме Гребенников, видимо уже назначивший различных командиров, давал указания о порядке и построении охранения при движении на Березовскую. Насколько я сумел уловить смысл этих распоряжений, они сводились к тому, что мы будем двигаться тылом наперед. Впереди обоз, а в середине и хвосте его на подводах - пешие бойцы. Главная конная группа прикрывает все движение и готовится к отражению возможного преследования сзади. Слева от дороги, по опушке леса вдоль реки Медведица, следуют отдельные всадники, выполняющие обязанности дозоров. Справа, по открытой местности, довольно хитро следует конный разъезд в составе 20-30 сабель: сначала он движется на восток, почти под прямым углом к оси общего движения, по дороге Малодельская - хутор Атамановский, а затем из Атамановского поворачивает почти строго на север - по дороге на Березовскую. В его задачу входит прикрытие всего движения справа, стороны, наиболее удобной для нападения на отступающих малодельцев. Значительная удаленность этого разъезда от основной колонны позволит главным силам в случае необходимости перестроиться в соответствующий боевой порядок.
Обстановка продолжала оставаться такой же неясной и сложной. Опаснее пуль, которые уже просвистели над станицей, была полная неосведомленность о том, что делается кругом. По всем данным, группа красных станиц - Малодельская, Сергиевская, Березовская и слобода Даниловка, которые собирались вместе делить горечь отступления, уже к вечеру двадцатого оказывались в окружении. Во всяком случае, по всему было видно, что наступающие деникинские войска обходили нас и с северо-запада и с юго-востока, занимая территории к северу по железнодорожным линиям Иловля - Себряково - Филоново - Поворино и Иловля - Камышин. Следовательно, завтрашнее наше продвижение будет проходить уже в тылу деникинской армии, в условиях всяких неожиданностей, возможных столкновений и боев.
Обстановка требовала немедленного выступления в поход. Однако Гребенников считал, что ночь - не лучшее время для формирования объединенного отряда казаков [58] наших соседних станиц. Кроме того, он решил, что до Елани не так уж далеко - каких-нибудь девяносто - сто верст - и крепкому отряду под силу преодолеть их за несколько дней, да и своими рейдами по тылу деникинцев помочь нашей регулярной армии. Ревкомы станиц, с которыми поддерживалась постоянная связь, с такой постановкой вопроса были согласны.
К ночи в станице все привели в полную боевую готовность. На окраинах - наиболее вероятных направлениях появления противника - было выставлено усиленное сторожевое охранение с выдвинутыми вперед дозорами. Дежурная пешая группа - у ревкома; в ней находился и я. Основная конная группа (главные силы) - на выезде к дороге, ведущей на хутор Атамановский, обоз - по улице в направлении Березовской.
Поздно вечером Гребенников созвал последнее собрание партячейки и комсомольцев. На повестке дня: задачи коммунистов и комсомольцев во время похода на соединение с частями Красной Армии. В текущих делах - прием в члены партии.
- В этот тяжелый для нашей Советской Республики момент в ячейку поступило заявление о приеме в члены партии комсомольца Соколова Николая, - сказал в конце собрания предревкома. - Пишет, что хочет идти в бой партийным. Рекомендуют его - я, Решетин и Василий Царьков. Мы все его знаем. Уверен, что доверие партии он оправдает.
Меня приняли единогласно. Так в ночь перед отступлением с Дона я стал членом партии. Теперь мне предстояло делом оправдать высочайшее звание члена РКП(б).
…С тех пор прошло много лет, но я вспоминаю этот день, 21 июня 1919 года, как самый знаменательный в моей жизни и чувствую тепло рукопожатий и добрых напутствий друзей-коммунистов из станичной партячейки.
Около трех часов утра, когда занявшийся июньский рассвет уже переборол полную тревожных ожиданий ночную темноту, я услышал зовущий меня с улицы голос предревкома:
- Соколов! Николай! Поди сюда поскорее!
Я вышел. У крыльца стояли Григорий Иванович и дорогой мой дядя Леша Долгих, которого мне очень хотелось повидать и узнать, какое место он занял в нашем отряде. Предревкома сразу схватил меня за руку и неожиданно закричал: [59]
- А ну-кось, целуй своего учителя, да по-казацки, покрепче!
- А в чем дело? - недоумевал я.
- Целуй, целуй, а потом и спрашивай!
Я охотно обнял и поцеловал дядю Лешу.
- Ну вот и порядок, - с удовлетворением сказал Гребенников. - Ты погляди, какой Алексей Григорьевич тебе подарочек припас. А я-то все время за тебя мучаюсь, не знаю, где достать! Думал: из первых трофейных или где-нибудь по пути раздобыть.
У крыльца на привязи стоял оседланный, полностью экипированный гнедой красавец дончак. Я настолько растерялся, что не мог даже слова вымолвить, и снова бросился к дяде Леше и еще раз крепко-крепко расцеловал его, а за ним следом, от избытка чувств, - и предревкома.
- Где же вы раздобыли такого? - спросил я Алексея Григорьевича, не решаясь пока подойти к коню.
- Да ты бери скорей, не расспрашивай, - расчувствовался дядя Леша. - Нашел, и все тут. Только смотри, стремена сразу по своему росту подгони. Я сейчас Григорию Ивановичу говорил: уж больно понравился ты мне, - продолжал Долгих. - Своего бы отдать не пожалел, да сам еще хочу стариной тряхнуть. Уж если не рубать, то насчет разведки какой или иных каких поручений не подкачаю - краснеть за меня вам не придется.
- А где же все-таки раздобыл? - не унимался я.
- Ну вот, опять за свое! - заворчал дядя Леша. - Говорю, забирай! Конь добрый. Я давно за ним присматривал. Молодица одна припрятала и хоронила с самого прихода Советской власти. Как припер, говорит, что, мол, муж в Красной Армии служит. А я ей: раз в Красной - пошто прятать? Придут белые - все равно отберут, а у нас сохранится, да еще службу сослужит. Вот и прибрал. Да, вот что еще что! Чертова баба наотрез отказалась назвать кличку. Давай назовем его на первый раз Гнедок, а дальше сам решишь.
Мы наконец подошли к дончаку. Гребенников признался, что тоже слышал об этом коне и держал его на примете, но в теперешней суматохе совсем забыл да, наверное, так бы и не вспомнил.
Окинув взглядом дончака, Гребенников с минуту подержался за луку седла, потом похлопал его по шее и сказал: [60]
- Добрый конь. Это тебе, кстати, и партийный подарок. Принимай. Ты у нас теперь совсем казаком станешь. Ну а мне пора. Скоро выступаем.
Дядя Леша между тем рассказал, что коня он раздобыл еще поздним вечером, а всю экипировку подобрал у невестки, которая бережно хранила ее после гибели на германском фронте брата (она отступала вместе с нами). Алексей Григорьевич успел опробовать коня и рассказал о некоторых его повадках. По словам дяди Леши, дончак был резвым и немного горячим, запальчивым. Говоря об этом, Долгих добавил: