Стало рассветать, когда мы проехали уже более половины всей приречной окраины, по-прежнему пустынной. Дворы здесь в большинстве своем были пусты, изредка только просматривались отдельные подводы да на привязях верховые кони. [98]
Предстояло приступать к разведке сил противника в самой опасной зоне: в центре села и на противоположной северо-западной окраине, на которую наш полк пытался безуспешно наступать в предыдущие дни. На ходу решили ехать до центра, затем обратными переулками снова вернуться к реке, вплавь перейти ее и пробираться противоположным заросшим берегом к своим.
Въехав в первый же переулок, мы сразу заметили, что, по мере продвижения в глубь села, во дворах увеличивалось количество и подвод, и распряженных рабочих и расседланных верховых лошадей. Около них кое-где слонялись рано поднявшиеся люди. Не обращая на нас внимания, навстречу прошли, о чем-то рассуждая, два пожилых казака при шашках и нагайках. Наметанный глаз Михина распознал в них фуражиров.
Уже совсем рассвело, когда мы миновали последнюю избу переулка и перед нами открылась просторная дорога, ведущая прямо к церкви. До нее было около версты. Вдали, у самой церкви, подвод и лошадей было настолько много, что прохода даже не просматривалось. Все напоминало просыпающийся муравейник. Но главного, что нам хотелось обнаружить, а именно специальных скоплений верховых лошадей и коноводов, видно не было.
Глядя, как на глазах просыпается село, откровенно говоря, нам становилось не по себе. Создавалось впечатление, что именно в этой - западной - части села сосредоточены главные строевые силы белогвардейцев, которые явно тяготели к дороге на Вязниковскую и далее на Тростянку. В глубине второго переулка мы заметили несколько подвод с деревянными снарядными ящиками, указывавшими на то, что где-то недалеко располагались и позиции вражеской артиллерии.
- Ну, ребята, пора домой. Надо и совесть знать, - предложил Михин. - Теперь только надо смотреть в оба. Жаль, что нас маловато, а то бы…
Михина прервал внезапный оглушительный орудийный выстрел, раздавшийся рядом, в глубине того переулка, где мы заметили на подводах снарядные ящики. По-видимому, таким образом у белогвардейцев, расположенных в Терсе, объявлялась боевая тревога, так как продолжения артиллерийской стрельбы не последовало, а все население пришло разом в невероятное смятение. Даже тот переулок, по которому мы так мирно въезжали в село и который казался нам совсем малолюдным, настолько [99] закишел народом, что мы решили было сменить маршрут своего отхода из села.
Кроме того, следом за этим единственным орудийным выстрелом послышались и одиночные ружейные где-то за церковью, с северной окраины Терсы. Похоже, что стреляло боевое охранение противника по появившимся цепям нашего полка.
Человеку в возбужденном состоянии и в обычное-то время самые обыденные явления жизни могут представляться в каком-то особом, чрезвычайном свете. Как выглядел критический момент моих личных переживаний и моего перехода из одного внутреннего психологического состояния в другое, я, конечно, не смог бы ответить ни тогда, сразу по возвращении в полк, ни тем более позже, по прошествии десятков лет.
Один из участников нашей разведывательной группы, к счастью оставшихся живыми, докладывал командиру полка внешнюю сторону начала этой «операции» по изгнанию из Терсы белых приблизительно так: «Мы уже подъехали к крайней избе переулка, который на рысях должны были проскочить, чтобы снова оказаться на окраине Терсы, как комиссар неожиданно для всех вздыбил своего коня и, резко повернув к центру села, выхватил шашку и во все горло закричал: «За мной… ура-а!…» Михин, державшийся с ним рядом, почти тотчас же выстрелил из нагана в сторону первого же скопления подвод и, сменив револьвер на шашку, с тем же «ура-а» кинулся вслед за комиссаром. За ним последовали и мы, все остальные».
Так было положено начало панике в Терсе.
Лично мне вся эта обстановка чем-то напоминала налет на Малодельскую, с той лишь разницей, что здесь мы имели дело не с единицами, а с сотнями белогвардейцев. Успех, сопутствовавший смелости там, вселял веру в удачу и теперь. И неудержимым галопом, сопровождаемым несмолкаемым боевым «ура», мы понеслись в самое пекло белогвардейской суматохи - к терсинской церкви.
Паника, вызванная нами в одном месте, подобно взрывной волне, начала распространяться во все стороны села с далеко опережающей нашу лихость скоростью, разрушая на своем пути и дисциплину, и воинскую организованность, и порядок, и боевой дух, и самообладание белых…
Да, паника в Терсе, как я вспоминаю, была действительно [100] ужасной. Люди, которые тотчас после объявленной тревоги суетились около выстроившихся вдоль дорог подвод, вдруг пришли в бездумное состояние и с полудикими криками, давя друг друга, начали разбегаться куда попало. Одни кидались под полузапряженные подводы, другие прыгали через изгороди во дворы, третьи кинулись бежать в нашем же направлении к центру, к пресловутой церкви, или прямо в противоположную сторону. Поравнявшись с одной такой группой беглецов, среди сплошного шума и ошалелых криков, я отчетливо услышал сзади возглас: «А-ах!…» - и почти одновременно с ним металлический лязг клинка. Инстинктивно повернув голову, заметил, как валился наземь зарубленный Михиным беляк.
В разных местах у скопления подвод то и дело мелькали клинки шашек. Непонятное скоро прояснилось. Это предприимчивые безлошадные казаки в обстановке сплошного хаоса рубили постромки и без промедления уносились на рабочих лошадях от злополучного центра села.
Через загроможденную брошенными повозками и лошадьми церковную площадь мы проскакали, когда она уже полностью опустела.
Миновав центральную часть села, мы вскоре оказались на противоположной окраине - перед нами открылась просторная степь. С севера она примыкала к занятой нашими войсками Елани, в западном направлении уходила далеко за горизонт. Именно в этой стороне степь и была буквально усеяна суматошно убегающими белогвардейцами, которых то и дело обгоняли более проворные - всадники.
Со стороны Елани, как бы обозначая границу ее земельных угодий, пунктирными линиями залегли в цепях красноармейцы нашего 199-го и соседнего 200-го полков, готовые сделать последний рывок и занять Терсу. Мне, проскочившему Терсу насквозь, тогда показалось странным, почему же цепи наших бойцов лежат на месте и не пытаются использовать благоприятную обстановку для захвата села, за которое два битых дня шла такая ожесточенная схватка!
Как выяснилось потом, наш полк, подведя свои цепи на дистанцию до полутора-двух верст до Терсы, был уже готов продолжать наступление, но вдруг после того единственного орудийного выстрела стал свидетелем совершенно непонятного: в самой Терсе послышалась [101] пальба, поднялась суматоха, появились бегущие из села люди, а затем неожиданно началось массовое отступление пеших и конных белогвардейцев и их артиллерии по Вязниковской дороге на Тростянку. Этот факт был замечен одновременно на командных пунктах начдива и нашего комбрига Федорова, который находился вместе с командиром полка Голенковым.
Командование дивизии происходящее в Терсе приняло за боевые действия пока неизвестно откуда появившейся нашей красной конницы. Чтобы не ударить по своим, комбриг и приказал нашему полку продолжать наступление - овладеть Терсой, но до прояснения обстановки огня не открывать. После взятия Терсы полку приказывалось захватить Журавку и Краишево. Соседняя бригада получила предписание начать наступление на тростянском направлении.
Когда дивизия начала общее наступление, а наш 199-й полк двинулся вперед, чтобы овладеть Терсой, а точнее, подбирать там оставленные врагом трофеи, - нашей разведгруппы в селе уже не было. Лично я, в это время никем из своих однополчан не узнанный, затерявшийся в пестрой массе беглецов, разбросанных по полю, очумело несся на своем полузапаленном Гнедке и, до хрипоты крича «ура», продолжал преследовать врага и рубить шашкой беляков, что попадались под руку.