Вот и конец фасада вокзала. И вдруг за его углом, словно прячась от кого-то, - моя мать! Вытирая слезы, она силится улыбаться, приветливо кивает. Она счастлива, что я ее увидел…
Сколько лет минуло с той поры! Но на всю жизнь запомнилось мне родное материнское лицо в минуту прощания. Как все-таки мы бываем жестоки в молодости, ложно стесняясь публичного выражения любви своих матерей. А зря! Я помню, как яростно махал ей рукой и не спускал с нее глаз, пока она не скрылась совсем. Картина провожающей матери всю жизнь стоит передо мной как живая. [26]
Скрылся последний, видимый издалека форпост удаляющегося Владимира - величаво царствующий над всей округой древний Успенский собор. Прощай, родной вишневый город!
Одним еще посчастливится вернутся сюда, другие оставляют тебя навсегда - они отдадут свои жизни за дело революции.
Итак, курс на Москву и далее - в штаб Южного фронта, который находился в Козлове (ныне Мичуринск). [27]
На земле донской
Когда возвращаешься издалека в родные места, дорога кажется удивительно длинной, и, наоборот, когда, казалось бы, и торопиться некуда, время летит так быстро, что не успеешь ахнуть, как, пожалуйста, вылезай, приехали…
Меньше суток (при нашей-то железнодорожной разрухе в 1919-м) потребовалось, чтобы мы, владимирские комсомольцы, добрались из Москвы в Козлов и оказались в штабе Южного фронта. Такой скорости прибытия к месту назначения помогло в основном то, что наши теплушки были прицеплены к товарному поезду с военными грузами, которому была открыта «зеленая улица».
Первое, что бросалось в глаза в Козлове и произвело на нас несколько удручающее впечатление, - это множество эшелонов с беженцами. Простые люди покидали свои насиженные места и, теряя по дороге все, что имели, до последнего, без оглядки бежали на север, чтобы найти защиту у Советской власти от озверелой белогвардейщины.
Не дожидаясь, пока наши вагоны перегонят на запасный путь, мы двинулись в штаб фронта. Немного опередив нас, туда пришли и уже ждали пропуска в политотдел еще ночью прибывшие комсомольцы Саратова.
Пропустили нас в политотдел фронта довольно легко и без каких-либо формальных проволочек. Беседа проходила в большой комнате, приспособленной под кабинет. Принимал нас товарищ Потемкин Владимир Петрович, будущий народный комиссар просвещения РСФСР и президент академии педагогических наук. Выглядел он довольно усталым и чем-то озабоченным, однако это не помешало ему встретить нас по-отечески радушно, тепло и безо всякого начальственного назидания. Дата прибытия и количество посланцев комсомола здесь были хорошо известны, и нас уже ждали. Как выяснилось в ходе беседы, были сделаны даже предварительные наметки [28] распределения нас группами по местам назначения. Так что разговор сразу принял не только ознакомительный, но и инструктивный характер.
Перейдя к деловой части встречи, товарищ Потемкин спросил, представляем ли мы себе, для каких целей мобилизованы и поступаем в распоряжение Реввоенсовета Южного фронта, и отдаем ли мы отчет в важности для Советского государства стоящих перед нами задач.
Не помню, кто именно из наших ребят отвечал, но, когда сказал, что главное-то мы знаем, но «хотели бы спросить…», Потемкин его прервал и разразился длинной убедительной речью:
- Знаю, знаю… Наверное, прямо на фронт проситься хотите? Если так, то скажу сразу, из этого ничего не выйдет. Ох уж эти комсомольцы! Все просятся на фронт. Вам, наверное, так представляется: раз не фронт, значит, и не особенно важно. Это совсем неверно. В данный момент, когда наши войска заняли территорию Северного Дона, установить и укрепить там Советскую власть - задача не менее важная и почетная, чем просто бить врага из винтовок на фронте.
Казачество переживает сейчас исключительно тяжелое время резкого классового расслоения и междоусобиц. Большое количество обманутых казаков еще на стороне белых. Надо установить и укрепить Советскую власть так, чтобы все жители этой территории почувствовали, что эта их родная власть и приходит она сюда на вечные времена. И если даже пришлось бы временно оставить тот или иной район - война есть война, - население его, испытав на себе нашу власть, с нетерпением ждало бы ее возвращения, активно помогая нам уничтожать ненавистного врага.
И враги должны тоже почувствовать, что временными являются именно они и что будут обязательно изгнаны. Это их внутренне деморализует, они будут терять уверенность в возможности реставрации старых порядков, у них будет неизбежно расти сознание своей обреченности…
Вас, комсомольцев, - продолжал Потемкин, - тянет туда, где поопаснее, где побольше романтики. И это похвально. Так вот, дорогие товарищи, чтобы вы знали: на Дону сейчас и этого для вас хватит, хоть отбавляй, да еще может быть и побольше, чем на фронте. На фронте враг открытый, его видно, с ним и бороться удобнее; здесь же он скрытый, незаметный, и поэтому пострашнее. [29]
Мы поступили в распоряжение отдела Гражданского управления РВС Южного фронта, который и распределил нас по различным районам прифронтовой полосы. Я вместе с группой товарищей - владимирцев - поступал в распоряжение Усть-Медведицкого окружного ревкома Донской области, который в это время находился в слободе Михайловка (станция Себряково).
Отправить нас туда намечалось поздней ночью. А пока всей ватагой мы двинулись осваивать местный пристанционный и, нужно сказать, по-своему очень привлекательный общественный сад. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что на эстраде сада и в этот вечер дает концерт Федор Иванович Шаляпин! Народу по этому случаю было сверх меры… Так, по пути на фронт, на станции городка Козлова нежданно-негаданно мы впервые увидели и услышали знаменитого русского певца. Как попал сюда в такое тревожное время Шаляпин, мы, конечно, знать не могли.
Спел он тогда предельно мало. Биссировать Федор Иванович явно не хотел, по-видимому заранее оговорив точное количество исполняемых вещей, а может быть, и потому, что берег голос, выступая на открытой сцене. Особенно сильное впечатление произвели на меня ария мельника из оперы Даргомыжского «Русалка», «Песня о блохе» Мусоргского и народные песни «Ноченька», «Вдоль по Питерской». Я имел не очень далекое от профессионализма отношение к вокальному искусству и буквально был поражен исполнительским мастерством певца, силой и красотой тембра его голоса. Невольные сравнения с известными мне замечательными басами - солистами хора Ставровского, в котором когда-то я пел сам, - явно сюда не подходили, величины были несравнимые…
Уставшие от всех треволнений дня, спали мы в эту ночь по-молодецки как убитые. Даже не слышали, как, прицепленные к какому-то проходящему поезду, двинулись дальше. Наш вагон должен был доставить нас на станцию Себряково, остальные следовали в Урюпинск и Новохоперск. И было страшно обидно, что в Поворино, когда мы крепко спали, наши вагоны рассортировали по разным составам и мы не смогли на прощание пожать своим друзьям руки. А ведь многих из них увидеть было уже не суждено.
Вскоре после Поворино мы пересекли наконец и границу «области войска Донского». Любопытным нашим [30] глазам все здесь казалось не таким, как у нас в центральной части России. Поражало раздолье донских степей и южная непривычность придорожных хуторов с белоснежными хатами и богатыми садами. Особое впечатление производили гордо вздымающиеся ввысь, диковинные для нас, северян, пирамидальные тополя.
На ходу из вагона и на станциях внимательно всматривались мы в лица стариков, женщин. Бросалось в глаза, что совсем не было видно казаков - ни молодых, ни среднего возраста… Со всем этим народом уже завтра нам придется работать, жить под одной крышей и делить поровну все заботы и тяготы сурового военного времени в условиях непосредственной близости к фронту.
Вот наконец и долгожданная станция Себряково, и здесь же слобода Михайловка, где мы должны поступить в распоряжение окружного ревкома. Поезд медленно подошел к перрону, мы высыпали из вагона и тотчас плотно сгруппировались, чтобы стать заметнее для встречающих. Но их не оказалось. Ничуть этим не смутившись, через несколько минут мы уже гурьбой шествовали в ревком.