Представителем американского Государственного департамента в Берлине был мой старый друг Доналд Хит, бывший в 1931 году американским консулом в Гаити, где я был тогда немецким поверенным в делах. Он оставил свою жену и детей в Лондоне и жил в Берлине на положении холостяка. Он обрадовался, увидев меня:
– Вольфганг, тебя послало само провидение. Я как раз ищу какого-нибудь бывшего немецкого дипломата, на кандидатуре которого могли бы сойтись все четыре союзника. Переговоры еще продолжаются. Задумано создать в Берлине немецкий Консультативный совет, компетенция которого распространялась бы на все зоны. Главой этого органа предполагается назначить посла Надольного. Но ему нужны сотрудники. И я как раз подумал о том, чтобы предложить и тебя; англичане и французы наверняка не будут возражать, а Советы, наверное, тоже согласятся. Я только не знал, как тебя найти.
– Доналд, ты мог бы включить меня в список, даже не спрашивая, – ответил я. – Разумеется! Я только и жду возможности начать действовать в пользу единства Германии.
– Как мы будем поддерживать связь? – спросил Хит. Мне казалось, что выход из моего кильского тупика найден:
– Доналд, я попытаюсь вернуться в Лондон. В таком случае ты в любое время можешь разыскать меня через твою жену.
Мои родственники тоже нашли этот план блестящим. Чего еще я мог желать, получив пост в Берлине, к тому же в ведомстве, которое в будущем должно послужить основой общегерманского министерства иностранных дел? Оставаться на теперешней должности в Киле было бессмысленно и бесперспективно.
Эти берлинские дни прошли, как во сне. Мать хотела поехать в Бад Зааров, чтобы навестить там свою семидесятипятилетнюю сестру, которую она не видела с конца войны. Ее поезд уходил на несколько часов раньше моего. Мы привезли ее на вокзал Цоо. Перронных билетов не продавали, поэтому нам пришлось проститься у входа. У меня сжалось сердце при виде того, как мать с грязным полотняным мешком на спине поднялась по лестнице на перрон, с трудом передвигая свои больные ноги.
На следующий день после беседы с Доналдом Хитом я послал из Берлина письмо в Лондон. Во время поездок по лагерям для немецких военнопленных я познакомился с руководителем центральных курсов, которые британское Военное министерство создало для военнопленных в предместье Лондона – Уилтон-Парк. Он хотел использовать меня как лектора, и я не сомневался, что он это сделает, если я пожелаю. Таким образом, я мог достаточно убедительно обосновать как свою просьбу о поездке в Англию, так и просьбу об отпуске.
Прошло примерно два месяца, пока англичане дали согласие. Затем я попросил Штельцера предоставить мне отпуск на все время моей деятельности в Уилтон-Парк. Отпуск мне предоставили без всяких затруднений. Перед отъездом Штельцер вручил мне официальный документ за своей подписью и с гербовой печатью земли Шлезвиг-Гольштейн, согласно которому старший правительственный советник Вольфганг Ганс барон цу Путлиц назначался пожизненным правительственным чиновником.
Поездку в Англию я должен был совершить в поезде для английских солдат и офицеров-отпускников, который шел через Голландию. Эта поездка была не столь удобной, как путешествие в спальном вагоне военной администрации через Кале. Так как вагона-ресторана не было, нас обещали накормить в Гек ван Голланде.
Вокзальные сооружения в Геке не были разрушены и выглядели точно так же, как в то время, когда я вместе с нацистом Лауфером доставил валюту пьяному д-ру Лею. Лишь внизу у причала англичане соорудили несколько бараков, где выдавали продовольствие.
Я был единственным штатским среди солдат и единственным немцем среди англичан. Поэтому меня повели в особый барак. Но тут выяснилось, что инструкция не предусматривала выдачу продовольствия таким, как я. Поэтому я не получил ничего. Унтер-офицер, с которым я ехал в одном купе и которому рассказал о своем положении, сумел получить для меня паек незадолго перед посадкой на английский пароход.
В Лондоне я снова жил у Колли Барклея, приемного сына Ванситтарта. Два раза в неделю я ездил в Уилтон-Парк и читал там лекции об ужасах гитлеровского режима. Работа была нетрудной и даже доставляла мне удовольствие, поскольку мои слушатели, как правило, были понятливыми людьми. Я рассказывал им о положении на родине, которую они не видели после капитуляции, и был откровенен с ними.
Муж Луизы Хит ежедневно звонил ей из Берлина. Межсоюзные переговоры о создании общегерманского Консультативного совета не продвигались вперед. Однажды пришло удручающее для меня сообщение, что они провалились. Я оказался в трагическом положении, ибо мне снова приходилось возвращаться в Киль.