Мучения продолжались весь день и всю следующую ночь. В моем дневнике записано (запись сделана тридцать шесть часов спустя): «Еще одна паскудная ночь. Море по-прежнему бесится, идем под приспущенным парусом. Нас упорно тащит на север. Всех турок свалила морская болезнь, они ничего не едят, сидят закутавшись в одеяла, будто мертвецы в саванах. Али, правда, попытался погрызть гренки, а вот Умур и Юксель только мотают головами. Порой волна накрывает палубу или бьет в борт так, что заливает дремлющих людей, пробирается даже в спальные мешки… Консервированные сосиски, которыми мы ужинали вчера, имели омерзительный привкус; даже Питер Уилер не смог справиться со своей порцией. Наверное, они испортились, но готовить в таких условиях — сущее безумие. Кок Питер ухитрился отрезать каждому по ломтю арбуза — это было восхитительно. Нам надо уменьшить потребление пресной воды, ведь на борту шестнадцать человек, а запасы ограничены».
Команда реагировала по-разному. Некоторые, подобно беднягам Умуру и Юкселю, лежали ничком, сраженные морской болезнью и абсолютно равнодушные ко всему. Они почти на двое суток покинули сей мир, закутавшись с головой в мокрые одеяла, и не обращали никакого внимания на прыжки и скачки галеры. Перевернись «Арго», они вряд ли бы выплыли. Большинство, впрочем, воспринимало непогоду стоически: люди забирались в спальные мешки или кутались в штормовки и только плевались, когда их захлестывала очередная волна. Единственное развлечение, которое им оставалось, — подползти к самому борту, свеситься вниз и смотреть на валы, чередой накатывающиеся на «Арго», размышляя, достанет ли очередная волна до носа любопытствующего.
Не раз и не два галера достигала предела остойчивости, ложась на борт под натиском волн, но все же с немалым усилием выпрямлялась. По счастью, лишь изредка вода переливалась через борт в значительном объеме, иначе наше путешествие могло бы закончиться печально.
Бездействие начало сказываться на моральном духе членов экипажа. «Арго» продолжал рыскать из стороны в сторону и крениться на борт, от команды в данной ситуации мало что зависело, и новичкам было трудно смириться с мыслью, что нам остается лишь ждать, вверив свои жизни кораблю. Надежда для нас заключалась в том обстоятельстве, что рано или поздно шторм утихнет, и тогда мы сможем вернуться к берегу. А пока море буйствует, лучше быть как можно дальше от побережья с его скалами и отмелями. Разумеется, мы могли изменить курс, лечь под ветер, подставить ему корму, но никто не знал, как поведет себя таран — а вдруг он настолько глубоко зароется в воду, что галера не выдержит напряжения и попросту разломится? Плавание в шторм было своего рода походом в неизведанное. Никто из нас не мог и предположить, насколько хорошо галера приспособлена к такому испытанию; вдобавок у каждого члена экипажа имелись собственные пределы мореходного опыта. Те, кто впервые оказался в штормовом море на открытой лодке, естественно, нервничали сильнее тех, кто успел многое повидать.
Около 3 часов на второе утро ветер наконец начал ослабевать, и к восходу «Арго» оказался в относительной безопасности. «Тридцать шесть часов шторма в открытой лодке, — записано в моем дневнике. — Надеюсь, больше такого не повторится. Приятно, что выглянуло солнце, волны сверкают и разлетаются яркими брызгами. Уж лучше такая восторженная агрессия, чем мрачная злоба…»
Штормовой ветер сослужил нам службу в том, что вынудил вспомнить о существовании компаса. Едва ветер стих и стало возможно продолжать плавание, на скамье перед рулевым таинственным образом появился карманный компас. Да, мы прошли без компаса 800 миль и доказали тем самым, что и без него можно проплыть от берегов Греции до Черного моря. Однако некоторые члены команды явно посчитали, что этого достаточно, что с них довольно исторических экспериментов и что им гораздо важнее поскорее оказаться в виду суши. Конечно, мы могли ориентироваться по солнцу и звездам, однако компас внушал дополнительную уверенность — хотя польза от него была больше психологическая, нежели реальная. В конце концов, после полутора суток шторма мы понятия не имели о том, где находимся, а следовательно, не могли привязаться к местности.