Разумеется, я ни капельки не рассчитывал найти на выставке своего идеального кандидата. Но на первом же стенде, когда я объяснил, что мне требуется, девушка-ассистентка ослепительно улыбнулась и спросила:
— Почему бы вам не поговорить с Джоном Васом?
— Каким-каким Джоном? — переспросил я.
— Боюсь, я не знаю его настоящей фамилии. Ее очень трудно произнести, поэтому все зовут его Джоном Васом. Он живет в Афинах и помогает нам решать проблемы с арендой яхт. Он всегда приезжает на выставку и сейчас тоже здесь. Я видела его несколько минут назад. Если подождете, я его поищу.
Пять минут спустя меня представили крупному и необычайно мрачному человеку лет шестидесяти, который говорил гулким басом и безупречно изъяснялся по-английски. В своем темно-синем блейзере, серых фланелевых брюках, туфлях яхтсмена и с шарфом на шее Джон Васмаджидис походил на англичанина больше, чем сами англичане вокруг. Более тридцати лет он работал на авиакомпанию «Бритиш эйруэйз» в аэропорту Афин и вышел на пенсию в должности начальника представительства. После отставки он с энтузиазмом предался своей истинной страсти — хождению под парусами. Думаю, за свою долгую профессиональную карьеру он сталкивался со всевозможными проблемами и кризисами — с раздраженными пассажирами, опоздавшими на рейс, с теми, кто остался без багажа, с потерявшими билеты, с теми, чьи рейсы были отложены на длительный срок. Не сомневаюсь, что в кризисных обстоятельствах Джон проявлял себя во всем великолепии. Я не встречал другого человека, наделенного таким талантом успокаивать всех вокруг. Отчасти это объяснялось внешностью — Джон был дороден и внушителен, но прежде всего — его манерой держаться. Для него не существовало ни неразрешимых проблем, ни историй, слишком длинных для того, чтобы их выслушивать, ни обстоятельств, чрезмерно нагроможденных, чтобы в них разбираться. Нарочитая медлительность его движений была обманчива: действовал он стремительно, привлекая к сотрудничеству обширный круг друзей и опираясь на свой громадный опыт.
С самого первого нашего разговора у меня сложилось впечатление, что Джон знаком едва ли не с каждым кораблестроителем, парусным мастером и хозяином верфей в Греции — по крайне мере, отлично знает, как с ними связаться. Он сразу же предложил мне свою помощь. Мне предстояло связаться с ним по прибытии в Грецию, и он обещал оказать любое возможное содействие. В следующие полтора года, вместивших в себя подготовительную суету, строительство и испытания копии трехтысячелетней галеры, Джон сделал для нас очень много. Его умение разбираться с трудностями, неиссякаемое дружелюбие и поистине ангельское терпение оценили по достоинству: среди своих его называли не иначе как «Дядюшка Джон». Если у кого-нибудь из команды возникали какие-либо затруднения на греческой земле или требовался совет, неизменно звучало: «Обратись к Дядюшке Джону, он поможет».
Позднее в том же месяце, вооруженный картой дорог Греции и копией чертежа Колина, я отправился на арендованной машине осматривать те греческие верфи, которые рекомендовал мне Дядюшка Джон. Было очень холодно, перевалы главного хребта завалило снегом, и поездка скоро привела меня в отчаяние. Список верфей, составленный Джоном, был весьма коротким, однако располагались эти верфи на полуострове с таким разбросом, какой не привидится и в страшном сне. Час за часом я рулил по узким проселочным дорогам, которые имели склонность незаметно переходить в колеи на бездорожье и утыкаться в конце концов в стылый берег, заставленный полусгнившими остовами кораблей и рыбацкими лодками, вытащенными на зиму. Я быстро уяснил, что лишь владелец верфи может ответить на мои вопросы, а сами мастера не желают общаться с чужаком. Чаще всего выходило так, что владелец либо отсутствовал, либо скрывался где-то в дебрях очередного развороченного корабельного остова; в последнем случае он категорически не желал прерывать работу ради какого-то иностранца, которому взбрело в голову построить корабль бронзового века. Даже если мне удавалось извлечь хозяина из его укрытия, разговор обычно происходил метрах в пяти от ленточной пилы, работа которой делала сколько-нибудь осмысленное общение практически невозможным, в особенности когда беседа велась на чудовищной смеси английского и греческого.
Должно быть, я объехал не менее десятка верфей, пересек Грецию в ширину, побывал на близлежащих островах, но положительного результата не добился. Джон даже отвел меня на верфи Пирея, где, как ни поразительно, по-прежнему подвизались двое-трое умельцев, способных строить деревянные суда. Их мастерские были втиснуты между огромными корпусами кораблей, обреченных на слом, а сами мастера трудились под грохот молотов и шипение газовых резаков. Все, что я видел, приводило к мысли, что традиционное кораблестроение в Греции близко к вымиранию. Конечно, продолжали строиться рыбацкие лодки, но этим занимались, как правило, сами рыбаки, либо приглашенные плотники, либо энтузиасты. Профессиональных же мастеров, умеющих строить деревянные корабли, оставалась всего горстка. На верфях, осмотренных мною, занимались ремонтом, но новых кораблей не закладывали. Везде и всюду я слышал одни и те же объяснения — мол, нет подходящего дерева, нет спроса на традиционные суда, мастера ушли на пенсию или сменили место работы. Когда же — крайне редко — доходило до показа чертежей и я осторожно разворачивал перед местными изысканный набросок Колина, на меня смотрели с изумлением, а то и с откровенным недоверием к моим умственным способностям. Ради всего святого, кому нужен такой нелепый корабль? Самые просвещенные интересовались, не собираюсь ли я катать туристов. Стоило же мне упомянуть о намерении проплыть в Черное море, местные принимались качать головами, явно жалея безумного иностранца. Ну разве не безумие — это ж сколько мне придется заплатить гребцам?!