Сама река не издавала ни звука, хотя течение было сильное, с водоворотами, похожими на клубки маслянистых змей; она катила свои воды по ущелью с голыми, полностью вырубленными для удобства пограничников склонами. Три моста связывали здесь Соединенные Штаты с Мексикой. Стоя на обрыве, я более отчетливо услышал уже знакомое «туп-туп-туп» — музыка доносилась с мексиканского берега; почти неслышная, еле-еле скребущая по барабанным перепонкам, точно звуки радио от соседей. Отсюда были хорошо видны излучины, и я осознал: река — самая подходящая граница. Вода по природе своей нейтральна; ее беспристрастное течение делает государственную границу непреложной, как воля Бога.
Глядя на тот берег, на юг, я осознал: там уже другой континент, другая страна, все другое. Там были звуки — музыка, и не только. Гул, визг, писк — голоса, клаксоны. Эта граница — не только формальность: за ней люди живут иначе; напрягая зрение, я рассмотрел силуэты деревьев на фоне неоновой рекламы пива, автомобильные пробки на улицах. Так вот откуда музыка! Людей было не разглядеть, но легковушки и грузовики свидетельствовали об их присутствии. А дальше, за мексиканским городом Нуэво-Ларедо, возвышалось черное плато — безликие, сумрачные республики Латинской Америки…
Сзади подъехала машина. Я встревожился, но тут же увидел: это такси. Я сказал таксисту название моего отеля и сел в машину. Попытался заговорить с ним, но в ответ он лишь что-то пробурчал — никаких языков, кроме родного, не знал.
— Здесь тихо, — произнес я по-испански.
Я впервые за время путешествия заговорил по-испански и с этого момента почти со всеми общался на этом языке. Но в книге я постараюсь не злоупотреблять испанскими словами — буду переводить все диалоги на английский. Терпеть не могу фраз типа: «Карамба! — воскликнул кампесино, завтракая эмпанадами на эстансии…».
— Ларедо, — сказал таксист и пожал плечами.
— А где все люди?
— На той стороне.
— В Нуэво-Ларедо?
— В Бойз-Тауне, — сказал он. Английские слова от него было слышать странно, а само выражение прозвучало для меня как откровение. Таксист продолжал, вновь перейдя на испанский: «В Районе[44] тысяча проституток».
Число было круглое, но показалось мне вполне достоверным. Теперь мне стало понятно, что стряслось с городом. Едва смеркалось, Ларедо, не выключая свет у себя дома, тайком сматывается в Нуэво-Ларедо. И потому у Ларедо столь респектабельный, почти прилизанный — мешают только дождь да плесень — вид: все ночные клубы, бордели и бары сосредоточены за рекой. Квартал красных фонарей в десяти минутах езды — но уже в другом государстве.
Впрочем, эта мораль, воплощенная в географии и транспортных артериях, была не столь банальна, как может показаться поначалу. Если техасцы обеспечили себе доступ к преимуществам обоих континентов, постановив, что злачные места должны пребывать с мексиканской стороны Международного моста — дабы река, виляя, как череда аргументов в запутанном споре, отделяла добродетель от порока, — то у мексиканцев хватило такта закамуфлировать Бойз-Таун ветхостью, держать его в черном теле. И в этом тоже отражалась своеобразная морально-нравственная география. Всюду, куда ни глянь, функции четко разграничены; никому же не захочется жить по соседству с борделем… Между тем оба города существовали благодаря Бойз-Тауну. Не будь проституции и рэкета, мэрия Нуэво-Ларедо не наскребла бы денег на клумбу с геранями вокруг статуи безумно жестикулирующего патриота на главной площади, а уж тем более на рекламу рынка народных промыслов и концертов фольклорных ансамблей — хотя в Нуэво-Ларедо ездят не за корзинками. Ларедо же нуждался в порочности своего города-спутника, чтобы его собственные церкви не пустовали. У Ларедо — аэропорт и церкви, у Нуэво-Ларедо — бордели и фабрики корзин. Казалось, каждая нация сосредоточилась на той отрасли, в которой лучше всего смыслит. А что, вполне разумный экономический подход — именно этому учит Рикардо в своей теории сравнительных преимуществ.[45]
На первый взгляд то был классический симбиоз гриба с кучей навоза, часто существующий в приграничной полосе между двумя странами, одна из которых намного богаче. Но чем больше я размышлял над ним, тем явственнее становилось сходство Ларедо с Соединенными Штатами, а Нуэво-Ларедо — со всей Латинской Америкой. Эта граница была не просто образчиком комфортного ханжества; она демонстрировала все, что нужно знать о морали двух Америк, о взаимосвязях пуританской эффективности, царящей к северу от границы, с бестолковым и эмоциональным хаосом — анархией секса и голода — к югу. Конечно, я слишком упрощаю: ведь подлость и благородство, очевидно, встречаются с обеих сторон, и все же, переходя по мосту через реку (мексиканцы называют ее не Рио-Гранде, а Рио-Браво-дель-Норте) я, всего лишь праздный путешественник, отправляющийся на юг с картой, стопкой железнодорожных расписаний, полным чемоданом нестираной одежды и парой непромокаемых ботинок, ощущал, будто совершаю важный шаг. Отчасти это объяснялось тем, что я пересекал государственную границу, за которой брезжило нечто совершенно непохожее на мир позади; воистину здесь любой признак людского присутствия перерождался в метафору.
44
Район — здесь «Район терпимости». Так в Мексике называются особые районы, где разрешена проституция.
45
Рикардо, Давид — английский экономист (1772–1823). Теория сравнительных преимуществ Рикардо гласит, что специализация в производстве выгодна даже стране, у которой нет абсолютных преимуществ душ производства некоего товара, если у нее имеются сравнительные преимущества для этого. Теория служит теоретическим обоснованием международного разделения труда.