В мою жизнь вторглось столько имен — святых, философов, монастырей, городов — что я вряд ли смогу их все запомнить. Пытаюсь хотя бы частично вырвать их из тени, вставляя в заурядные диалоги.
— Еду в Олофикс, — говорит Ефраим.
— Что собираешься там делать? — спрашивает Пармениск из Метапонта, что в Южной Италии.
— У меня встреча с Метродором-старцем из монастыря Эсфигмен.
— Так он не умер? — удивляется император Диоклетиан.
— Это я его воскресил, — гордо объявляет чудотворец Паисий.
Монастырь Эсфигмен обязан своим малопривлекательным названием[5] тому факту, что расположен в ущелье меж двумя горами.
В IV в. до Рождества Христова афиняне теряют контроль над полуостровом Халкидика, присоединенным к Македонскому царству. Из этой эпохи мне запомнилось только одно имя — архитектора Динократа (кажется, его назвали также Стасикратом). Самонадеянности в нем было, наверное, не меньше, чем у Ксеркса, поскольку он предложил обтесать гору Афон, чтобы превратить ее в колоссальную статую Александра Великого. Она должна была изображать завоевателя сидящим, в одной руке он держал бы целый город, а другой направлял течение реки. При высоте горы в две тысячи метров этот монумент стал бы самым грандиозным из когда-либо сооруженных. К счастью, Александр отверг предложение Динократа, избавив тем самым Пресвятую Деву от ужасного зрелища.
Вот и все, что я пока нашел. В первые века христианской эры Халкидика приходит в еще больший упадок: кроме римского ига полуостров испытывает массированные вторжения славян и болгар, а также пиратские набеги. Население постепенно покидает Афон. В V веке на улицах городов встречаются только статуи.
Собранных сведений хватит, быть может, чтобы написать страниц двадцать, не больше. Однако эта случайно подвернувшаяся тема уже успела запасть мне в душу, и забросить ее будет нелегко. Изучение отдаленнейшего прошлого Афона — своего рода разминка перед усилием, которое мне предстоит сделать, чтобы сосредоточиться на другом периоде, начинающемся с постройки первых монастырей, в X веке.
3.
Возможно, я зря смотрел на это исследование как на обузу. Кто знает? Быть может, мои познания об Афоне когда-нибудь мне пригодятся. Я был бы не прочь стать журналистом, хотя, вероятнее всего, мне придется посвятить себя преподаванию. Я убежден, что газеты редко открывают свои двери тем, у кого нет рекомендаций. Единственный из моих знакомых, у кого есть кое-какие связи в прессе, это Ситарас. Он выпускает на Тиносе ежемесячное обозрение и время от времени публикует статьи в «Авги». Завтра он должен приехать в Афины на день рождения Навсикаи. Ей исполняется восемьдесят девять лет.
Моя осведомленность об афонском монашестве уже принесла первые плоды — именно ей я обязан молниеносному развитию наших отношений с Янной. Эта набожная девушка изучает детскую психологию, должна получить диплом в этом году. У нее густые кудрявые волосы и голубые глаза. Единственный раз, когда я попытался погладить ее по щеке, в прошлом декабре (мы тогда ужинали в «Троянском коне», в таверне квартала Экзархия), она оттолкнула мою руку с такой яростью, что я даже испугался.
— Все вы одинаковые, — заявила она с отвращением.
Правда, к концу ужина она немного смягчилась, но я уже решил про себя, что это наш последний вечер. Позавчера, в понедельник, я увиделся с ней снова, в университетском кафетерии. Она сидела за столиком одна.