— Мы два месяца прожили в монастыре Григориат. У нас бывали трудные моменты. Но мы их все-таки преодолели, с помощью метадона, с помощью ракии, которую захватили с Тиноса — мы на нее изрядно налегали в это время — и с Божьей помощью, конечно. Регулярно вставали к заутрене, каждый день говорили с Евтихиосом, который ни на шаг от нас не отступал. Он уже имел дело с наркоманами. Мы не таясь курили в его присутствии. Узнали от него, что помогать маргиналам — вообще в обычае этого монастыря, и что тамошние монахи даже избавили от тюрьмы одного торчка из Фессалоник, виновного в грабеже. Наняли ему хорошего адвоката.
— Ты хочешь сказать, что монастырь оплатил адвоката?
— Да.
Мы опять прошли мимо его кондитерской, которая называется «Дольче», — название написано розовыми буквами на темно-синей вывеске. Было еще рано. Солнце стояло прямо над Домом культуры, самым большим зданием в порту. Оно принадлежит Церкви. Мы уселись на симпатичные чугунные грибки, к которым швартуют суда. Кажется, они называются кнехтами, если не ошибаюсь.
Филиппусис сказал мне, что Евтихиос изучал химию, долго пробыл миссионером в Африке и достаточно знал суахили, чтобы переводить на этот язык некоторые писания Отцов Церкви. Он вообще почитает его за святого человека. Уверял меня, что тот вылечил Аргириса от сильнейшей лихорадки, всего лишь прочитав молитву.
— И лихорадка с Аргириса перекинулась на него самого.
Он сам присутствовал при этом маленьком чуде, видел его собственными глазами.
Тем не менее чуда дезинтоксикации за два месяца не произошло. Обоим друзьям пришлось еще несколько раз побывать на Святой Горе, пожить в других монастырях. Сегодня он считает, что полностью излечился.
— А Аргирис? Тоже выздоровел?
В ответ он изобразил на лице сомнение. Похоже, Аргирис так толком и не понял, почему его в юности потянуло к наркотикам.
Он мне сообщил также, что у некоторых монахов есть любовницы в Фессалониках и что до недавнего времени в монастыре Святого Пантелеймона можно было видеть портреты двух русских княгинь с вызывающими декольте. Своего кузена, влюбленного в Марию, он на Афоне не встречал ни разу. А процент гомосексуалистов варьируется от обители к обители.
— Где мало, где много.
В монастыре Пантократор их явно большинство. Он вспомнил одного молодого послушника, похожего на архангела Гавриила, каким он изображен в церкви Карьеса.
— У него были кудрявые каштановые волосы, большие черные глаза и маленький красный рот. «Я царица в своей келье», — говорил он нам. У него жили щегол и кошка. Кошка была совсем дикая, он пытался ее приручить, подвешивая на веревке за окном.
Поднялся легкий ветерок. Слышно было, как плещутся волны о мол. У Дома прессы качались из стороны в сторону два металлических стенда с ежедневными газетами. Газеты шуршали на ветру, как листва. Продавщица Филиппусиса помахала ему рукой, давая понять, что он ей зачем-то нужен. Я проводил его до двери кондитерской. Он мне показал на горку печенья колечками.
— Знаешь, как называется это печенье? «Византийское»! Оно соленое, с кусочками оливок.
Я заметил на полках варенье моей матери. Он мне дал одну византийскую печенюшку. Немного погодя я сунул ее в карман.
Я снова прошелся по набережной, но на этот раз в одиночестве. Мне было приятно побыть одному. Признания Филиппусиса не слишком меня тронули, просто было грустно, что я не в состоянии уразуметь все до конца. Мне никак было не понять, откуда у него в моем возрасте взялось предчувствие, что он будет скучать в жизни. Сомневался я и в значении, которое он придавал своей встрече с Марией в закусочной, пусть и неожиданной. Смутно припоминались слышанные в прошлом пустые разговоры о всяких случайностях. Его ежедневным беседам с Богом в первые часы зари я ничуть не завидовал. И был уверен, что очень скоро забуду его рассказ. Я сел в кофейне Диноса, все еще закрытой, и сделал несколько заметок на бумаге, которую дала мне ночная медсестра в Сиросской больнице.
Не переставая писать, я наблюдал за муравьем, бежавшим по низенькой дворовой ограде. Ветер затруднял его продвижение, он часто останавливался, но, тем не менее, через какое-то время снова пускался в путь. «Спешит куда-то», — подумал я. Мне вспомнилось, что наблюдение за муравьями было одним из любимых занятий брата Навсикаи.