Потом прилетает большая синяя пчела-ксилокопа. Она что-то ищет, грозно гудит, будто негодующе разговаривает с кем-то басом, пока, наконец, не находит свою щелочку в древесине с гнездом. Их здесь несколько, этих свирепых на вид ксилокоп. Может быть, из-за них тоже старик назвал дерево звонким?
Над стволом дерева основательно поработал дятел: выдолбил два аккуратных летка. Дерево внутри пустое, и, если по нему постучать палкой, раздается глухой звук барабана.
Я заглядываю в леток, что пониже, но ничего не вижу в темноте. Опускаю в него былинку и слышу тонкий, дружный крик птенчиков. Наверное, семейство дятла.
Вихрь не угомонился. Примчался сюда за мной к дереву. Теперь не миновать беды комарикам: до единого размечет их по пустыне. От ветра дерево зашумело ветвями, потом тонко загудело и заныло. Неужели это второе дупло повыше так гудит? С комариками же ничего не случилось. Где-то благополучно переждали. Улетел вихрь, и они, как ни в чем не бывало, снова затеяли свою тонкую песенку крыльев.
Прошло много времени. Пора расставаться с деревом и хочется побыть возле него. Сколько у него сожителей! И верблюды, и вороны, и комарики, и ксилокопы, даже дятел, и, наверное, еще кто-нибудь. Здесь так интересно: чувствуется жизнь пустыни!
Но жаль воронов и дятла. Им, наверное, давно пора кормить своих птенцов или высиживать яички, они страдают, тревожатся. Лучше уж возвратиться на бивак, а прийти еще раз вечером, сфотографировать лампой-вспышкой комариков.
А вечером! Что творилось возле дерева! Воздух звенел от великого множества солончаковых сверчков, хор их неистовствовал так громко и безудержно, что, казалось, в пустом стволе дерева отдавалось глухое эхо.
Вышагивая в темноте по едва заметной тропинке, я вспоминал старика. Что он имел в виду, посоветовав поглядеть на дерево? Ну, как бы там ни было, дерево было действительно звонкое.
После долгих скитаний по пустыне мы снова поехали к далеко синевшим горам и тут, на предгорных холмах на берегу небольшого извилистого ручейка, нашли чудесное место возле большого, развесистого и одинокого карагача. Под деревом тень, вода рядом, вокруг свежая полынь, а горы — рукой подать. Обласканная солнцем земля дышит испарениями, и всюду копошится великое множество насекомых, каждое занято своим делом, своей маленькой жизнью.
Большое красное солнце к вечеру склоняется к горизонту, веет прохладой, и, когда загорается первая звезда, замирают насекомые, в воздухе начинают жужжать жуки-хрущики, падают на землю, копошатся в траве. Они неловки, в полете не в силах обогнуть неожиданное препятствие, оказавшееся на пути, и все время цепляются к одежде и, уж конечно, попав на голову, запутываются в волосах. Немало их, неумелых, шлепается в воду, и вот теперь, едва начался их лёт, торопливый ручей проносит мимо нас неудачливых пилотов. Желтоватые, с синей грудкой, они беспомощно барахтаются в воде. Кое-кому везет: былинка или комочек земли, выступающий с берега, на их пути — спасение, и, зацепившись за них, пловцы не спеша выбираются наверх.
С каждой минутой темнеет небо, и на нем загораются все новые и новые звезды. Жуки продолжают носиться над нами. Но что это? Желтых хрущиков уже нет. Их сменили хрущики черно-синие. И в ручье они тоже сменились. Когда же потемневшее небо расцвечивается сверкающими звездами, исчезают черные хрущики и на их место приходят еще другие, коричневые, в темную полоску.
Давно уже откричали козодои и теперь скользят темными тенями на бесшумных крыльях. Цокают летучие мыши. Иногда прошуршит торопливая бабочка-ночница. Коричневые, в полоску хрущики перестали летать. Угомонились. Никто не пришел им на смену.
Под развесистым карагачем возле маленького ручейка мы прожили два дня. И каждый вечер, будто по строго заведенному древнему расписанию, как по часам, соблюдая пунктуальность, поочередно сменяя друг друга, летали желтые, черные и коричневые хрущики. Как они угадывали каждый свое отведенное природой время? Наверное, по освещенности неба. Мне захотелось проверить предположение по фотоэкспонометру. Но прибор был рассчитан только на дневной свет, и, едва зажигалась первая звезда, его стрелка намертво застывала в крайнем положении.
Промелькнули мимо белые солончаки, холмистые пустыни с реденькими зарослями кустарников. Впереди показалась иззубренная фиолетовая полоска восточной оконечности гор Анрахай. С каждой минутой она все ближе, светлее. Темными полосками на ней открываются ущелья. Вот уже горы совсем рядом, дорога поворачивает вдоль их, пересекая многочисленные распадки.