А дорога стала почти незаметной и вдруг кончилась у самой вершины полуострова, и нет нигде ее продолжения.
Озеро шумит; большие волны, пенясь белыми гребешками, набрасываются на берег и, обессилев, откатываются обратно. На большую скалу обрушивается каскад брызг, они поднимаются столбом кверху и медленно падают.
Я брожу по берегу, присматриваюсь.
Неожиданно залаяла Зорька. Я огляделся. На вершине холма показались четыре стройные лошади. Ветер развевал их черные гривы. Они остановились и долго, внимательно разглядывали меня и собаку. Потом осторожно обошли стороной, приблизились к озеру, попили воды и, громко топая копытами, умчались в пустыню, сверкая глазами и раздувая ноздри. Здесь был их водопой. А выпас — широкая и безлюдная пустыня.
Лошади, наверное, давно ушли из табуна и теперь живут вольной жизнью, как жили их далекие предки.
Надолго ли?
Лошади были первыми домашними животными, встреченными нами. Не говорила ли эта встреча о том, что вскоре кончится глушь и пойдут населенные места?
Вскоре мое внимание привлекла процессия муравьев-жнецов.
Ранней весной эта пустыня горит яркими огоньками красных тюльпанов. Множество других цветов устилает землю, напоенную весенними дождями. А теперь выгорела трава, чудесные цветы превратились в предательские колючие семена с шипиками, закорючками, острыми иголочками. Они царапают ноги, застревают в одежде. А на месте тюльпанов торчат желтые сухие столбики с большой, жесткой, как жесть, коробкой-шишечкой.
Сейчас пришло время раскрываться коробочкам. По едва заметным швам створки расходятся в стороны, обнажая шесть рядов плоских, как тарелочки, плотно уложенных друг на друга оранжево-красных семян. Если случайно задеть за такую коробочку, она зазвенит погремушкой.
Утром, пока еще не наступила жара, к созревшим семенам тюльпанов тянутся оживленные процессии муравьев-жнецов. Сверкая блестящей черной броней, большеголовые, слегка медлительные, они степенно, размеренным шагом шествуют за добычей, и многие из них уже висят на коробочках-погремушках.
Вот жнецы нагрузились. Каждый несет впереди себя, как флаг, крупное оранжевое семечко, и вся узкая лента муравьев, извиваясь, тянется к гнезду — будто демонстранты вышли на улицу со знаменами.
А в другом месте у входа в муравейник муравьи как-то странно мечутся, дергаются из стороны в сторону. Что тут происходит!
От гнезда в разных направлениях протянулось несколько муравьиных тропинок, и по ним бегут сборщики урожая. Стал созревать злак-житняк, на очереди семена других растений, и у муравьев работы по горло. Близится самая оживленная пора заготовок корма на все долгое жаркое лето и холодную зиму. Большая часть муравьев занята мирным трудом. Только возле входа толкутся вояки, нападают на всех, бьют челюстями. Это защитники гнезда. В перерывах между схватками они подают сигналы тревоги: мелко вибрируя головой, постукивают ею встречных, бегущих за урожаем, или возвращающихся обратно. Но на сборщиков плохо действуют уговоры. Междоусобица их мало касается. У них другая «профессия». Инстинкт заготовки корма для них выше всего.
Кое-где вояки сцепились между собой: грызут ноги, усики, отрывают брюшко на тонком стебельке. Вот один уже без брюшка, странный, жалкий, уродливый, теряя равновесие и опрокидываясь, крутится, сыплет удары во все стороны. Мне кажется, он уже не способен различать своих от чужих, им управляет предсмертная агония, злоба на врагов. И вот странно: ему даже не отвечают, прощают удары. Зачем с ним драться? Участь его предрешена. Скоро он истощит свои силы и умрет.
Но отчего такое смятение? К чему эта драка и нападения? Надо присмотреться внимательнее.
Из входа выползает муравей с зерном и удирает от тех, кто нападает и трясется в возбуждении. Он, оказывается, из другого гнезда и пришел сюда за добычей. Его долгий путь был нелегок и лежал через заросли трав. Его все время бьют, пытаются отнять ношу. И сколько ударов и ожесточенных схваток приходится на его черную броню, пока он не доберется до родного гнезда!
Я прослеживаю путь грабителей, и тут выясняется, что на злосчастный муравейник нападают не один, а сразу три соседа. Да и, кажется, сами терпящие набег заняты тем же. Четыре муравейника, поглощенные заготовкой семян, одновременно тратят массу энергии, чтобы украсть какую-то ничтожную долю запасов у своих соседей.
Здесь, на пустынных берегах озера Балхаш, прошли обильные весенние дожди, и земля покрылась густыми травами. Урожай на них немалый. К чему же это бессмысленное воровство? Уж не потому ли, что два прошедших года были засушливыми, голодными и муравьи, доведенные до отчаяния, еще ранее объявили войну друг другу и принялись за самоуничтожение? Сколько же надо времени, чтобы угасли эти инстинкты вражды и вновь наступило миролюбие! Ведь было же оно когда-то. Иначе не выросли бы здесь в близком соседстве такие муравейники.