Но Марко вернулся с ободряющими новостями — никого.
Труднее всего было не рвануть сразу к реке, к воде, но мы справились и спустились вниз со всеми предосторожностями.
Пока остальные пили, я влез в воду как был, в одежде — и помылся, и постирался одним махом, а то нас легко обнаружить по запаху метров за сто. За мной по очереди последовали ребята и вскоре мы, выстроившись в цепочку, двинулись в непросохшей одежде вверх, обходя изгибы Западной Моравы.
Ходить по незнакомым горам ночью сомнительное удовольствие, но сколь угодно темные извилистые тропы куда лучше, чем тесный вонючий отнорок. Просто потому, что можно свободно двигаться и на тебе почти чистая одежда.
К Овчар-Банье мы выбрались только к рассвету.
— Господи, помилуй… — ахнул вроде бы атеист Бранко.
Вся моя радость мгновенно улетучилась: деревню сожгли дотла.
Не рискнув спуститься на пепелище, мы прошли дальше, к монастырям. Только для того, чтобы найти их пустыми. Часть зданий тоже сожгли, одно посекли из пулемета, в соседнем разворотило крышу и сорвало ставни — забросали гранатами. Видимо тут прятали кого-то из четников и они оказали сопротивление…
— Надо поискать, может, продукты остались.
Ребята мрачно кивнули, оставили меня дозорным и отправились шарить по строениям и погребам. Но буквально через пару минут донесся страшный голос Марко:
— Владо.
От этого голоса, пробравшего до печенок, все сорвались разом и за спиной у Марко оказались одновременно.
— Господи, помилуй, — опять выдохнул Бранко, а Небош машинально перекрестился.
На старом православном кресте висел распятый.
Человека долго избивали, раздели догола, привязали, да еще и приколотили здоровенными кривыми гвоздями или даже нагелями к православному кресту. Все тело — сплошной синяк, на глянцевых потеках засохшей крови деловито кишели мухи, голова бессильно упала на грудь. Меня замутило, но я сжал зубы, да и тошнить нечем, желудок пуст.
— Убивать. Всех, — тем же страшным голосом сказал Марко. — Без пощады.
Ох, как я его понимал! Ох, как страшно представить, что там в Чачаке, куда вернулись эти подонки…
— Он живой, — неожиданно шепнул Небош.
Я пересилил себя и подошел ближе — точно, веко дернулось. Запекшиеся губы шевельнулись:
— … рай… чи… ме…
— Что?
— Докрайчи ме, — разобрал шепот Бранко.
Просит добить. Я бы тоже просил — не жилец, но рука не поднимается даже на укол милосердия. А больше мы ничего не можем сделать, только снять и похоронить. Небош молча забрал каму у Марко, приставил к груди распятого и резко надавил. Тело даже не дернулось, только испустило слабый вздох.
— Все, отошел.
— Я там лопату видел, сейчас принесу, — тихо развернулся и ушел Небош.
Через час, когда солнце уже поднялось над тесниной Моравы, мы закопали могилу. Марко воткнул на нее дощечку с тщательно выведенными углем буквами:
'Неизвестный герой-четник. Зверски замучен эсэсовцами.
Смерть фашизму, свобода народу!'
Никакого салюта мы, разумеется, не дали, а постояли рядом и молча продолжили поиски.
Эсэсовцы, похоже, выгребли все до предпоследней крошки, только в сгоревшей мельничке мы наскребли пару горстей запекшейся полусгоревшей муки. Да на наши голоса осторожно выбралась из кустов курица. Марко поймал ее, свернул шею и прицепил к поясу.
Заглотнув разведенной водой муки, мы двинулись вдоль Моравы на юго-запад, тщательно слушая звуки, подолгу разглядывая опасные скалы и перелески, и как можно дальше держась от любых признаков присутствия военных.
Несколько раз мы встречали следы недавних боев — рассыпанные гильзы, спешно прикопанные кровавые тряпки, свежие могилы, несколько раз ветер доносил далекие раскаты канонады или стрекот пулеметов.
На четвертый или пятый день в полусожженом катуне мы нашли крынку с подкисшим молоком, жадно выхлебали ее и привалились к обугленным доскам, прислушиваясь к бурчанию в желудках.
Связи с отрядом обеспечения как не было, так и нет — он или отступил, или уничтожен, что для нас без разницы. Города ощетинились блокпостами, не сунешься. По дорогам мотались усиленные патрульные группы — один-два бронетранспортера, мотоциклисты, грузовики с солдатами, нам явно не по силам.