И тут появились первые дома. Они вписывались в окружающую растительность так же естественно, как птичьи гнезда. Единственным доступным здесь строительным материалом был тростник. Твердая земля заканчивалась на окраине болот, где возвышались последние финиковые пальмы, поэтому все дома покоились на фундаменте, сплетенном из толстых пучков тростника. На небольших озерах, то тут, то там встречавшихся посреди болот, дома стояли на искусственных тростниковых островках, плававших по водной поверхности. Со временем нижние слои таких островков начинали гнить от переизбытка влаги, и жителям приходилось периодически их надстраивать. Стены домов смыкались вверху, образовывая изящные арки, открытые с одной или с двух сторон. Основу строений составляли туго перевязанные пучки из тростника, поверх которых привязывали толстые тростниковые же циновки. Ни одного куска дерева, ни одного гвоздя. На связку тоже шли сплетенные из тростника веревки. Все здания, независимо от их размеров, были одной формы, будь то крошечная хижина, построенная для того, чтобы укрыться от дождя, просторный жилой дом или огромные, смахивающие на самолетные ангары, общественные здания, до крыши которых было не дотянуться гребным шестом.
Эта завораживающе прекрасная архитектура сохранилась в неизменности со времен древних шумеров, и я смотрел на каждый дом, как на маленький храм, построенный в честь давно ушедших времен. Удивительно прозрачная вода медленно текла по направлению к Персидскому заливу, и, чтобы дома не сносило течением, каждый был окружен частоколом из похожего на бамбук тростника. В зависимости от времени года уровень воды то повышался, то падал, и островки с домами то поднимались, то опускались вместе с ним. По каналам между домами скользили изящные лодки — «машуф», и на ум невольно приходила ассоциация с Венецией.
Некоторые островки были такие маленькие, что на них едва хватало места для жилого дома и загона для скота, и больше всего они напоминали Ноев ковчег. «Болотному арабу» редко приходится долго идти до своей лодки. Он проводит ночь на платформе из тростника, отделенный лишь тоненькой перегородкой от своих буйволов, уток и кур, а когда утром он открывает ворота загона, вся живность плюхается в воду и плывет на берег, в то время как пастухи скользят за нею следом на своих каноэ.
Ночевал я в доме у местного шейха. Дом стоял в конце гравиевой дороги, ведущей к паромной переправе Мадина. С ним я договорился о дальнейшем путешествии в глубь болот, но сперва он угостил меня таким завтраком, какого я долго не забуду. Кофе, чай, свежее молоко буйволицы, простокваша, яйца, ветчина, баранина, цыплята, финики, арабские лепешки, пирожные и джем. После такого гостеприимства я едва доковылял до лодки, чтобы отправиться в затерянное посреди болот местечко Ом-эль-Шейх. Там жил хаджи, самый старый человек в округе. Шейх утверждал, что если кто и помнит секреты древних корабелов, так это только столетний хаджи.
Я не слишком рассчитывал на память столь старого человека. И оптимизма у меня вовсе не прибавилось, когда после долгого плавания я увидел настоящего белобородого Мафусаила, который сидел перед входом в свою плавучую резиденцию. Мы с переводчиком вышли из лодки. Устоять на тростниковом острове оказалось так же непросто, как на подвешенном гамаке. Пока мы размахивали руками и цеплялись друг за друга, долгожитель поднялся на ноги и быстрым шагом пошел к нам навстречу.
Мы обменялись приветствиями. Я заглянул ему в глаза и увидел в них бездонный свет мудрости и дружелюбия, перед которым отступали понятия времени и места. Старец явно заслуживал то уважение, которое выказывали ему его многочисленные соплеменники, усевшиеся в два ряда на полу вдоль стены просторного дома. Мы сидели, скрестив ноги, и внимали мудрым речам старого хаджи, в то время как его соплеменники раздули костер и приготовили нам чай. Здесь не знали электричества, сквозь просветы в крыше нам подмигивали звезды, а тени от костра плясали на стенах свой замысловатый танец.
Затем арабы разрезали по длине несколько огромных рыбин, развернули их, словно бабочек, и повесили хвостами вверх над огнем. Когда рыбы стали темно-коричневыми снаружи, но белыми и сочными внутри, их сняли и завернули в толстые арабские лепешки. Угощение оказалось необычайно вкусным, и я набросился на него так, словно шейх из Мадины морил меня голодом. От внимания патриарха не ускользала ни одна мелочь, и он проследил, чтобы мои соседи подкладывали мне лучшие куски и кормили, словно наследного принца. По завершении трапезы, в соответствии с обычаем, появился человек с водой, мылом и полотенцем для омовения рук.