«Вот они, плоды прогресса», — говаривала мама, указывая на пылесос или электроплиту. Человек ее поколения все-таки воспринимал как чудо воду, вскипевшую от каких-то проволочек, без помощи огня. Отец не был столь убежден, что человечество становится лучше. Газеты пестрили сообщениями о новых видах смертельного оружия, о политических бурях, о гонке вооружений, развернувшейся буквально на другой день после кошмарной мировой войны с ее ипритом, взрывчаткой, минами и подводными лодками. Норвегия держала нейтралитет, но немало невинных норвежских рыбаков пошло ко дну вместе со своими кораблями. Океан превратился в огромное кладбище и начал казаться мне чем-то зловещим.
Одно из моих первых воспоминаний: я на улице и пытаюсь вскарабкаться на старую, выветрившуюся ступеньку на невысокой горке. Никогда не забуду этот первый в жизни миг самостоятельности. Я уполз от своих одеял и от своей няньки и попробовал забраться на такую высокую ступеньку, что, в конце концов, решил ползти в обход. И вот тогда, уткнувшись лицом в траву, я обнаружил, что муравьям приходится так же тяжело, как и мне. Один попробовал забраться на травинку. Совсем уж крошечные жучки усеяли лист красными точечками, и рядом с ними зеленая гусеница казалась огромным драконом, сидящим опершись на хвост и, раскачиваясь из стороны в сторону, осматривающим окрестности. И вдруг откуда-то налетела Лаура, подхватила меня и утащила далеко-далеко от вновь обнаруженного мира.
Когда я стал немного постарше, меня как-то вели мимо небольшой горки золотого морского песка. Я вырвался из рук взрослых, запустил пальцы в мелкий легкий песок и внезапно обнаружил, что горка куда-то исчезла, а вместо нее я смотрю на волшебный мир крошечных игрушек. Они были такие маленькие, что взрослые не могли бы их разглядеть, а мои пальцы оказались слишком толстыми, чтобы схватить их. Одни походили на кукольную посуду, другие — на трубы, третьи — на морские раковины, только уменьшенные в тысячи раз. Когда меня оттаскивали, я горько рыдал от огорчения. Ну как мог я рассказать о своих открытиях этим взрослым, таким большим, что они даже не могут увидеть фантастический мир, скрытый в обыкновенной горке песка? Именно тогда я понял впервые в жизни, что есть вещи, скрытые от взгляда даже самых больших и самых умных людей.
А потом пришла очередь исследовать подводный мир. Мне стукнуло пять лет, и я не обнаружил там ничего хорошего. Впрочем, я был не готов. Даже не захватил купального костюма. Зима была в самом разгаре, и мама одела меня в теплую одежду, тяжелые башмаки и шапку с ушами. Я стоял на толстом льду — настолько толстом, что, по утверждению отца, он и слона бы выдержал. По крайней мере, он выдерживал вес стоявшей рядом со мной коренастой лошади, запряженной в сани. На самом краю льда двое одетых по-зимнему мужчин то вытаскивали из черной воды огромную пилу, то вновь опускали ее под воду. Они выпиливали здоровые куски стеклянного льда и складывали их на сани.
Отец купил плотину, лежавшую в границах города. Во время длительной датской оккупации она являлась частью графского парка. Теперь замок стал городским музеем, а моя мама — его председателем. Но отца больше всего интересовала плотина и пруд, источник льда для пивоварни.
Я просто ждал, когда взрослые, наконец, уедут. Мальчики, большие и маленькие, прижавшись носами к проволочному забору, ждали того же. Двое с пилой были работники пивоварни, и скоро им предстояло увезти свежевыпиленные льдины в ледник. Круглый год клиенты фабрики получали ледяные блоки, равно как пиво и содовую воду. Тогда еще не изобрели холодильников, но люди заводили специальные ящики, куда раз в неделю укладывался лед. Лед хранился на огромных складах пивоварни под толстым слоем опилок.
Наконец, работники уехали, и, дождавшись, когда утихнет колокольчик, я побежал к воротам с ключом в руке.
Помню, с каким восторгом я наблюдал за мальчишками. Самые старшие из них с разбега прыгали на плававшие около берега льдины и тут же прыгали назад. Они проделывали все так быстро, что возвращались на толстый лед раньше, чем льдины успевали перевернуться.