– Прикажете спустить шлюпку? – спросил он.
– Спускайте. Нельзя же пройти мимо и оставить на верную гибель живую душу.
Я видел в подзорную трубу, как наши моряки втащили в шлюпку человека, который, словно клещ, вцепился в деревянный обломок и не хотел выпускать его из рук.
Вскоре несостоявшегося утопленника подняли на борт фрегата. На нем было лишь насквозь промокшее нижнее белье. Если судить по его внешнему виду, это был или грек или турок – смуглый, с карими глазами и с изрядно поседевшей бородой.
Я приказал налить спасенному полкружки крепкого рома. Сделав глоток, он закашлялся, выругался по-турецки, но вроде пришел в себя и стал разглядывать обступивших его русских моряков.
– Кто ты и каким образом оказался в море? – спросил его по-гречески один из матросов, хорошо знавший язык эллинов.
– Меня зовут Мурад, – ответил спасенный, – я купец и судовладелец из Селаника[49]. Несколько дней назад я вышел из Хандака на своей чекерме с грузом оливкового масла. Плавание наше проходило без происшествий, но сегодня утром нас остановил в море какой-то бешеный британец, который сразу же начал обстреливать картечью мое судно.
А ведь мы даже не пытались скрыться от него, – тяжело вздохнул турок. – Приказал бы он нам остановиться – мы бы остановились. Потом на чекерму высадился десяток морских пехотинцев в красных мундирах. Они обшарили трюмы нашего корабля и, не найдя там ничего ценного, страшно разозлились. Словно разбойники, солдаты короля Георга набросились на нас и отобрали у меня и у моих людей все ценное. Когда же мой помощник не захотел отдавать свой кошелек, старший этих сыновей греха так ударил беднягу Саида, что тот упал, ударился головой о мачту и умер.
– А что было потом? – спросил я.
– Потом нас всех загнали в трюм, разлили на палубе оливковое масло и подожгли. Почти все мои матросы сгорели заживо. Мне посчастливилось открыть люк и выбраться на палубу. Схватив обломок весла, я прыгнул за борт и с ужасом наблюдал за тем, как гибнут мои люди и мой корабль. Потом волны долго носили меня по морю. Я уже совсем отчаялся и хотел, выпустив из рук спасительный обломок, отдать свою душу на волю Аллаха. Но, видимо, Милостивый и Милосердный решил, что еще не настало мое время. Я заметил парус на горизонте и стал взывать о помощи. Остальное вам известно…
– Так-так-так, – я повернулся к вахтенному офицеру. – Михаил Петрович, приведите-ка того пленного англичанина, ну, который в красном мундире и с красной рожей…
Увидев связанного сержанта турок, сначала побледнел, а потом покраснел и попытался вцепиться британцу в глотку. Мы с трудом оттащили его от красномундирника.
– Это он убил моего помощника и поджег мой корабль! – вопил купец. – Его надо повесить на рее, как разбойника и убийцу.
– Уважаемый Мурад-эфенди, – я решил успокоить не на шутку разошедшегося турка. – Наш фрегат следует на Корфу, где сейчас находится эскадра Кадыр-бея. Ему-то мы и передадим этого мерзавца. Пусть он решит, как ему следует поступить с британцем, который ничем не лучше грабителя с большой дороги. Думаю, что османские палачи продемонстрируют ему все свое умение. И обычной виселицей он не отделается…
4 (16) сентября 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Василий Васильевич Патрикеев, журналист и канцлер Мальтийского ордена
– Вот, почитайте, Василий Васильевич, – сказал мне граф Ростопчин, протягивая несколько листов бумаги, исписанных аккуратным почерком. – Я тут изложил экстрактно некоторые свои соображения по поводу государства, с которым мы граничим и с которым воевали несколько раз.
Я бросил взгляд на написанное Ростопчиным и сообразил, какое именно государство Федор Васильевич имел в виду.
Надо сказать, что северную проблему нам так или иначе пришлось бы решать. Не сейчас, так через пять лет или десять. Шведское королевство, которым в данный момент правил Густав IV, считалось нашим союзником. Но, зная переменчивый характер короля, союзные отношения в любой момент могли превратиться во враждебные. И на то было немало причин.
Первая и основная – Густав IV считался личностью неуравновешенной и склонной к различным экстравагантным поступкам. Под влиянием своего дяди – герцога Зюдерманландского – он увлекся оккультизмом и люто возненавидел идеи французского Просвещения. Идеалом для Густава стал король Фридрих Великий и, как ни странно, император Павел I. Король также рассчитывал на то, что в союзе с Россией ему удастся заполучить Норвегию, которая в то время находилась в зависимости от Дании. Для этого Густав был готов жениться на дочери Павла великой княжне Александре.
Только случившееся потом в сентябре 1795 года в Санкт-Петербурге закончилось громким скандалом. В самый последний момент, в день, когда должны были подписть брачный контракт, Густав публично отказался от своего слова, данного им императрице Екатерине II и великой княжне Александре. Причиной стало желание невесты остаться в православии. Говорят, что именно тогда Екатерина получила первый инсульт, который вскоре привел ее к скорой кончине.
Павел же прямо винил шведского короля во всех несчастьях, свалившихся на его дочь. Как известно, Александра в конце концов вышла замуж за венгерского палатина Иосифа – брата австрийского императора Франца. Дочь русского царя умерла в Буде вскоре после рождения дочери.
С заключением союза с Бонапартом отношения между Россией и Швецией окончательно испортились. К тому же Павел не собирался воевать с Данией, чтобы отобрать у той Норвегию и передать ее Швеции. У императора были несколько иные планы на эти территории. Немалую роль сыграло и британское золото, которое щедро полилось в карманы шведского монарха. Испытывая стойкое безденежье, Густав увеличивал налоги, что вызывало недовольство его подданных. Он даже был готов заложить герцогу Мекленбургскому город Висмар в Шведской Померании[50].
Имея такого беспокойного соседа на северных рубежах империи, Россия всегда должна быть начеку. Вполне вероятна такая же ситуация, которая случилась при отце ныне правящего монарха, Густаве III. Тогда русская эскадра готовилась отправиться в Средиземное море, а наиболее боеспособные сухопутные части – на юг. Вот-вот должна была начаться война с Турцией, завершением которой должно было стать взятие Константинополя. Но шведский король напал на Россию, и вместо Средиземного моря нашим кораблям пришлось сражаться со шведами на Балтике.
– Федор Васильевич, – сказал я Ростопчину, – с королем шведским нам так или иначе придется воевать. Только вопросы войны и мира решает у нас император. Как вы считаете, согласится ли государь с нашими рассуждениями?
– Василий Васильевич, император хорошо понимает, с кем он имеет дело. И к королю Густаву он не испытывает никакой симпатии. Только вот причины для объявления войны должны быть основательными. Зная, как государь относится к британцам, неплохо было бы добыть достоверные сведения о том, что Стокгольм вступил в тайный альянс с Лондоном. Учитывая близость Швеции к нашим границам, было бы весьма опрометчиво уповать на благоразумие короля Густава.
– Согласен с вами, Федор Васильевич. Надо будет ориентировать всю нашу агентуру на добывание таких сведений. И потихоньку готовиться к военной кампании. Она должна пройти молниеносно. Желательно все закончить к весне будущего года. Вторжение в шведские рубежи следует провести по льду Ботнического залива. В таком случае ни шведские, ни британские военные корабли ничем не смогут помочь своему сухопутному войску. Король Густав и глазом не успеет моргнуть, как наши егеря и казаки окажутся под стенами Стокгольма.
– Полагаю, чтобы окончательно обезопасить Петербург, во вновь заключенном мирном договоре должно быть заявлено об отторжении от Швеции Финляндии.
– И об Аландских островах не следует забывать. Кроме того, чтобы привлечь к антишведскому альянсу Пруссию, я вижу смысл предложить ей часть Шведской Померании…
– А если мы пообещаем Дании закрепить за ней на вечные времена Норвегию, – подхватил Ростопчин, – то можно прирастить наши владения на севере за счет примыкающих к нашей границе норвежских земель.
50
В нашей истории это произошло в 1803 году – Висмар перешел к герцогам Мекленбургским под залог в 1 258 000 рейхсталеров, с правом выкупа через сто лет.